Минувшей весной Кишинев посетила труппа ставшего известным на весь мир из-за трагических кадров Мариупольского театра – в молдавской столице они дали два спектакля «Крик нации» и «Декамерон». Locals.md удалось побеседовать с директором Людмилой Колосович и руководителем музыкальной части Верой Лебединской.
Людмила Колосович, директор театра:
Я работала режиссером в театре, который стал известен на весь мир трагическими кадрами. На окраине Мариуполя я жила всего полтора год, и каждую ночь не спала – слышала взрывы, потому что город находился всего в 14 километрах от линии фронта. В ночь на 24 февраля я, напротив, спала, и меня разбудил звонок. В пять часов утра мне позвонил мой друг, драматург из Киева Олег Миколайчук, и сказал: «Людмила, просыпайся, началась война». Я в тот же день выехала из города, потому что японимала, что ничем хорошим это не кончится, и поехала на запад Украины, во Львов.
Через два месяца меня назначили исполняющей обязанности художественного директора руководителем этого театра, поскольку прошлое руководство осталось в Мариуполе, оно перешло на сторону России. Сейчас они работают там во вновь созданном театре. Мне пришлось снова собирать труппу, уже находясь в Ужгороде. Не было списков людей, не было телефонов, но я создала группу в вайбере, и так мы начали собирать актеров. Потихоньку друг друга все туда подтягивали. Я попросила тех, кто находятся на территории, подконтрольной украинским властям, чтобы они приехали в Ужгород и мы могли бы возобновить работу театра. Приехали 12 человек, маленький мальчик и песик. Всё. А нас в штате было 210.
Уже 1 июня мы начали первую репетицию, и 16 июня, ровно через 4 месяца после того, как разрушили театр, изо дня в день начали показывать первую премьеру возрожденного театра. Она называлась «Крик нации». Ставили мы ее и в Кишиневе.
В молдавской столице я оказалась по приглашению Министерства культуры Молдовы, познакомилась здесь с Нику Цэрнэ. В результате мы переехали сюда всем театром, уже здесь продолжили работу. Нам предложили открыть украинский курс в вашей Академии культуры и искусств, но я сама не принимаю решения, я приехала в Украину, встретилась со своим руководством, потом мы поговорили с актерами, но пришли к выводу, что не можем сейчас уехать из страны. Мы готовы в любой момент, как только освободится оккупированная территория, вернуться туда, работать для людей, потому что мы остались единственным театром Донетчины. До 2014 года, до того, как Россия способствовала нападению на Украину, в Донетчине было пять театров…
Кишиневской публике мы показали два важных для нас спектакля. Первый – визитная карточка нашего театра, постановка «Крик нации» о жизни и судьбе выдающегося украинского поэта-диссидента Василия Стуса, которого советские власти в 1985 году убили. Он умер насильственной смертью, это человек, который писал стихи на украинском языке. Он сам из Донецка был, окончил филологический университет, работал преподавателем украинского языка и литературы. Он писал стихи на украинском, любил Украину, любил все, что связано с украинской нацией, любил носить вышиванки. И за то, что он писал стихи, а стихи были очень сильными и вызывали у людей удивительные эмоции, его убили. Он после Тараса Шевченко считается у нас в Украине вторым по величине поэтом….
Еще один показанный спектакль – «Декамерон» по новеллам Джованни Боккаччо, и это уже совсем другой жанр.
Театр в Кишиневе на самом деле очень интересный. Я с удовольствием открыла для себя театральный мир вашего города. Мне очень понравилась постановка «Ромео и Джульетты» в вашем театре М. Эминеску.
К дальнейшему сотрудничеству с Кишиневом мы открыты. Я только «за» и наши актеры будут только «за»». Мне у вас очень понравилось, и мы хотим вернуться.
Вера Лебединская, руководитель музыкальной части театра:
В Мариупольский театр я попала 4 марта, мы прожили там две недели, потому что город взяли в кольцо, и российская армия уже подходила. Я жила в центре города, его начинали обстреливать. Я поняла, что там очень опасно, и нужно где-то прятаться.
Я решила, что театр — самое безопасное место, куда я могу прийти. Когда я пришла туда, там уже сделали бомбоубежище на 60 человек. У меня был свой кабинет звукозаписи, и я могла спрятаться там.
Со мной вместе жили Оксана, наш заместитель директора по хозяйственной части, ее муж и ребенок, а потом к нам присоединились дежурный с женой, так мы и жили там, шесть человек. В то время у нас не было ни света, ни радио, ни связи, ни воды, ни газа.
Когда начинались обстрелы, люди бросали машины и прятались в театре. Волонтеры стали развозить еду, потому что магазины разбомбили. Нам доставляли еду, там было кафе рядышком, нам отдали кастрюли, и повар из одного кафе, не помню кто он был по национальности, Миша его звали, он готовил еду. Вот так наша жизнь и проходила…(Тяжело вздыхает).
На первом этаже мы сделали медицинский пункт, помню, было радио, и мы слушали новости с фронта. Новости были малоутешительными, хотя мы очень верили, что Мариуполь не сдастся.
22 марта мы с Оксаной убирали… Все сделали, со мной кот был, Габриэльчик его звали. Я не видела, а Оксана сказала, что буквально за минуту до взрыва он выгнул спину, шипел, смотрел ей в глаза, говорит, что она уже все поняла. А потом прогремел какой-то очень сильный взрыв. Он был такой негромкий, как вакуумный. Создавалось впечатление, что бомба упала.
Сразу посыпалась штукатурка, двери входные повыбивало, мы не могли потом найти нашу одежду. Люди вокруг кричали: «Помогите!». Потом всё затихло. Сергей говорит: «Сейчас выйду посмотрю, что там». Он прибежал, кричит, там на лестнице трупы, я их прикрыл, иначе мы не выйдем. Мы очень быстро собрали документы, вещи Оксаны сгорели… Начали выходить. Там лестница, двери на улицу выбиты, а потом, когда мы вышли в фойе первого этажа, люди начали выскакивать из бомбоубежища. Те, кто были в бомбоубежище, не пострадали. Пострадали те, которые жили там, где находилась сцена – на первом этаже, втором этаже зрительного зала. В подвале всё сгорело сразу…
Мы выскочили, там ребенок на полу лежал, родители склонились над ним, но он не двигался. Я не знаю, что случилось. Родители кричали, а за нами выпрыгивали люди. Не знаю, человек десять, видимо.
Нам повезло. Через пять минут, когда мы выбрались и добежали до моря, начался артиллерийский обстрел. И, наверное, этот обстрел сделал свое дело, театр полностью догорел. Сколько там еще людей не смогло выйти? Это ужас.
Мы добрались до села Пещаное, там большой пляж, это было элитное село… Видели, как хоронили женщину — просто сделали яму сантиметров 50 и… закопали ее. (Вздыхает). Мы прибежали в эту деревню, нас женщина приютила. Возле ее дома была огромная воронка, все стекла выбило. Мы сильно мерзли, за окном было минус десять. Самолеты летали через каждые два часа, мы боялись, что бомба может упасть и на нас.
Нам удалось найти машину, мы выехали в Запорожье. Уже вечером мы до Бердянска доехали. В Бердянске ночевать негде было, и нас поселили в церкви. Пол был холодный, мы укрывались каким-то секонд-хендом. Две недели не мылись, одежды не было никакой — какие-то грязные штаны, какая-то страшная куртка.
Два дня мы пытались найти топливо, очереди были очень большие. Нашли. Выехали. Думали, будет эвакуация, когда приехали, машин было очень много, а автобусов — не было. От Красного Креста не было ничего. Ждали, я говорю женщине: «Вы же понимаете, что никого не будет, потому что их не пускают», — и мы доехали до Васильевки. На блокпостах они ковырялись в личных вещах, в чемоданах, забирали вещи, которые хотели. Мы отдавали всё. Говорили, забирайте что хотите, только нас отпустите.
Когда приехали в Васильевку, там чеченцы стояли. Они долго не держали, там автобусы Красного Креста находились, впереди шел бой. Мы поехали прямо туда, где шла битва. Я молилась. Ну, Господь нам помог, и мы доехали, целовали землю…
Потом я поехала в Закарпатье и месяца полтора восстанавливалась, у меня был тяжелый шок.
А потом Людмила Наидовна Колосович, наша директор позвонила: «Восстанавливается театр в Ужгороде. Вы будете?» — «Да я буду, говорю». 22 мая я приехала в Ужгород, и мы начали восстанавливать театр.
Зачем я рассказываю свою историю? Я хочу, чтобы все знали, не ждите «русского мира», ничего хорошего он не несет. У нас тоже многие очень ждали, а теперь они попросту мертвы. «Русский мир» — это боль; это погибель; это разруха; это неуважение к людям. Они не уважают никого, кроме себя. Они говорят, что украинцев нет, это не нация, а мы — есть…