Из воспоминаний о Кишинёве легендарного Александра Вертинского

В 1933 году в Кишинёв с гастролями приехал композитор и певец Александр Вертинский. Он много выступал в Бессарабии, но в итоге он был досрочно выслан.

Недовольство у местных властей вызвала песня “В степи молдаванской”, она якобы “разжигала антирумынские настроения”.

Роковую роль в этом “стечении обстоятельств” сыграла женщина — некая местная артисточка, любовница генерала Поповича. Вертинский отказался выступать на ее бенефисе, и оскорбленная “служительница муз” во всех красках расписала собственному же воздыхателю “пагубное влияние” песни “В степи молдаванской” на умы и сердца местного населения.

Из воспоминаний Александра Вертинского:
“Приехал я из Констанцы через Бухарест прямо в Бессарабию, в Кишинев, где рассчитывал исключительно на русское население. Сначала все было хорошо. Концерты мои давали отличные сборы, публика меня баловала до предельной возможности, друзья окружили заботой, вниманием и лаской. Но потом вдруг все неожиданно и странно изменилось. Как-то после концерта я ужинал со своими друзьями в саду местного собрания. В саду был ресторан, в котором мы сидели, а дальше, в глубине сада, был кафешантан со столиками. В середине ужина мне стало жарко, я решил встать из-за стола и пройтись по саду. Неожиданно из темноты сада ко мне подошла уже немолодая дама.
– Вы мсье Вертинский? – спросила она.
Я молча поклонился.
– У меня к вам просьба… Я певица.
Она назвала какое-то имя, вроде Мира или Мара, – Я пою здесь. В субботу у меня бенефис. Я бы хотела, чтобы вы выступили у меня в этот вечер.
Я был удивлен.
– Вам, вероятно, известно, мадам, что я связан договором с менаджером. Кроме того, у меня в субботу собственный концерт, который я не могу отменить, и, помимо всего, я никогда не выступал в кафешантане!
Дама нахмурилась. – Значит, вы мне отказываете? – спросила она.
— Я не вижу возможности исполнить вашу просьбу.
— Вы пожалеете об этом! — глядя мне прямо в глаза, вызывающе сказала она.
Я пожал плечами и отошел. Вернувшись к своему столу я, к сожалению, забыл об этом эпизоде и, не рассказав о нем никому из друзей, продолжал ужин. Вот это-то и было моей роковой ошибкой.
На другое утро я уехал из Кишинева в турне по Бессарабии.

…Кое-как, раздавая взятки направо и налево, мы закончили наше турне и через две недели вернулись в Кишинев, где намеревались дать еще несколько концертов, а затем ехать в Польшу. В Кишинев приехали к вечеру. Наскоро поужинав в отеле лег и уснул как убитый. В пять утра в мой номер постучали.
— Пожалуйте в управление!
Кирьяков открыл. На пороге стояли жандармы. Сообразив, что дело дрянь, он бросился в город предупредить моих друзей. Самыми “влиятельными” из них были директор банка Черкес и директор Бессарабских железных дорог Николай Николаевич Кодрян – русский инженер, бессарабец по рождению, умница и большой дипломат. Через полчаса оба они были уже в управлении, обеспокоенные случившимся. Меня ввели в кабинет к ротмистру. Он указал на стул.
— Подайте мне “дело” Вертинского! — распорядился он.
— “Дело”? У меня дело? Но какое?
Я с изумлением и тревогой смотрел на толстую папку, до отказа набитую бумагами. Потом я узнал, что все это были донесения из провинции обо мне и моих концертах, наскоро состряпанные местными агентами.
— Вы большевик? — в упор глядя на меня, спрашивал ротмистр.
— К сожалению, нет!
— Почему “к сожалению”?
— Потому что, если бы это было так, я пел бы у себя на родине, а не ездил бы в такие дыры, как Кишинев.
Ответ не удовлетворил ротмистра. – Вы занимаетесь пропагандой, — крикнул он, стуча кулаком по столу.
– Укажите мне, в чем она заключается?
— Вы поете, что Бессарабия должна принадлежать русским!
— Неправда, я этого не говорил!
Он ткнул мне в лицо перевод песни.
— Я не читаю по-румынски, — отвечал я, — и не знаю, что здесь написано. Я знаю только то, что я написал.
Ротмистр злился. Он грозно потрясал в воздухе текстом моей безвредной песенки “В степи молдаванской”.
— Да-да, конечно. Вы маскируете смысл, но все понимают, что вы хотите сказать!
— Было бы странно, господин ротмистр, если бы я пел так, чтобы меня не понимали!
— Вы советский агент! — раздражаясь все больше, кричал он. – Вы поете, что Бессарабия должна принадлежать русским!
— Неправда, я этого не говорил!
— Вот здесь мне доносят , что вас засыпают цветами. Вы разжигаете патриотические чувства у русских. Вы обращаетесь с речами!
— Никаких речей я не говорю!
— Я запрещаю ваши концерты. Как вы попали сюда? Кто дал вам визу? .

Допрос длился час. Резолюция была коротка: выслать из пределов Бессарабии в Старое Королевство. Напрасно хлопотали мои друзья, нажимая на свои связи и знакомства. Ничего сделать было нельзя. Совершенно ясно, что “дело” о моем “большевизме” было мне “пришито”. Настоящая же причина крылась в чем-то другом. Самое удивительное, что деньги на этот раз не помогали. Тут был какой-то секрет. После нескольких дней, во время которых меня ежедневно в пять утра таскали на допрос, я, наконец, догадался рассказать друзьям историю с шансонеткой в кишиневском саду. После этого все стало окончательно ясно для них и для меня…”