Нобелевскую премию по литературе получила американская поэтесса Луиза Глюк

В четверг, 8 октября, Нобелевский комитет объявил лауреата в области литературы. Им стала поэтесса из США Луиза Глюк. Премию ей присудили «за безошибочно узнаваемый поэтический голос, который своей строгой красотой делает индивидуальное существование универсальным». Наш обозреватель литературы и кино Игорь Корнилов рассказывает об этом подробно.

Нобелевская премия из года год пытается удивлять. То она золотым ливнем проливается на голову любимцев читательской публики (как это было в 2017 году с Кадзуо Исигуро), то дублоном выпадает в ладонь тех, кого мало кто читал вообще (как было с лауреатом 2019 года Петером Хандке). Порой и вовсе уходит в сферы музыки (Боб Дилан, 2016) или журналистики (Светлана Алексиевич, 2015). 2020 год рассудил все верно: премию вручили одному из самых интересных и признанных поэтов наших дней. Имя Луизы Глюк, наверняка, известно всякому, кто мало-мальски увлекается современной поэзией. Тонкая, лиричная и очень камерная, Глюк остается позади громких событий времени и провозглашает ту самую интимность, которую учится ценить современный человек. Как сказано в формулировке премии, она делает “индивидуальное существование универсальным”, и уже за одно это достойна награды.

Немного скупой, но занимательной статистики. Глюк стала первой поэтессой, которая получила премию со времен польки Виславы Шимборской в 1996 году. Также, вместе с Ольгой Токарчук, Светланой Алексиевич и Элис Манро, она четвертая женщина, которой выпадает Нобель по литературе за десятилетие (и шестнадцатая за всю историю существования этой награды). Вместе с Бобом Диланом, Кадзуо Исигуро и уже упомянутой Элис Манро Глюк — четвертый автор за десятилетие, которая пишет на английском. Так что да, английский язык продолжает оставаться в расцвете, а женский взгляд на мир — под пристальным прицелом общественности.

Луиза Глюк родилась в Нью-Йорке в 1946 году. Она внучка венгерских евреев, эмигрировавших в Соединенные Штаты. Изучала поэзию в Колумбийском университете, сейчас преподает в Йельском и Бостонском университетах и живет на Лонг-Айленде. Глюк — автор двенадцати поэтических книг, ее самая известная работа — сборник стихов “Дикий ирис” (The Wild Iris, 1992), удостоенный Пулитцеровской премии. Для современной поэзии книга очень важна и сравнима разве что с творчеством Рильке. Среди больших поклонников Глюк — ее коллега по Йельскому университету Майкл Каннингем, который всегда отзывался о ее творчестве исключительно высоко.

“Дикий ирис”— сложное поэтическое целое, распавшееся на 52 монолога. Сюжет прост: женщина работает в саду, и в это время в ее сознании перемешиваются мысли о цветах, мужчинах, Боге. Частное существование в один конкретный момент обращается в целую интимную вселенную, в которых малое отражается в большом. Проникнутые психологизмом, акварельностью тонов, стихи Глюк провозглашают уход из большого мира в частный. На Сад накладывается архетип Эдема, а фигура мужчины оказывается вечно желанной и вечно ускользающей. Красота и трагизм жизни не отделимы друг от друга.

О стихах, как и о музыке, не стоит долго говорить. Музыку нужно слушать, а стихи читать. Так что оставляем вас один на один с небольшой подборкой из пяти стихотворений, которую составили специально для читателей Locals. Луиза Глюк — без сомнения, самый утонченный из нобелевских лауреатов последних лет.

ВРЕМЯ

Сперва чересчур, потом слишком мало.

Детство: болезни.

У постели маленький колокольчик –

волны его звона приносят маму.

Болезнь, серый день. В ногах постели

спят собаки, наверное, они всё знают

про детство: лучше не иметь сознания.

Дождь оставлял грязные потеки на окнах.

Я сидела с книжкой, рядом колокольчик.

Не слыша голоса, я вырабатывала свой голос.

Не видя знамений, я выбрала жизнь в духе.

Дождь то припускал, то затихал.

Месяц за месяцем, в бесконечном пространстве дня.

Сны путались с реальностью.

Потом я выздоровела; колокольчик убрали в шкаф.

Дождь перестал. Собаки стояли у двери,

просясь на прогулку.

Я выздоровела, стала взрослой.

И время хлынуло – подобно дождю,

его было много, такая громада – не сдвинуть.

Ребенком я жила в полусне.

Болела; была под защитой.

И все же – в мире духа,

в мире серого дождя,

утраченного, воскрешенного.

И вот, засияло солнце.

И время пошло, даже, когда его почти не осталось.

И прожитое стало воспоминанием,

воскрешенным, пережитым.

ПРЕСКАЙЛ

У каждого в жизни бывает момент или два.

Комната где-нибудь на берегу океана или в горах.

Тарелка с абрикосами на столе,

косточки в белой пепельнице.

Как и все образы, эти были условиями соглашения:

солнечный луч на твоей щеке,

мои пальцы, прижатые к твоим губам.

бело-голубые стены, бюро с облупившейся краской.

Комната должно быть еще существует,

на четвертом этаже,

с балконом, выходящим на океан.

Квадратная комната, простыня свисает с края кровати.

Она не вернулась обратно в пустоту, в реальность.

В открытое окно струится морской воздух,

пахнущий йодом.

Рано утром мужчина кричит мальчику,

чтобы тот выходил из воды.

Маленький мальчик —

ему должно быть лет двадцать сейчас.

Вокруг твоего лица космы влажных волос

с каштановой прядью.

Кисея занавески серебристо мерцает.

В тяжелом кувшине — белые пеоны.

ЭРОС

В отеле, придвинув стул к окну, смотрю на дождь.

Это был то ли сон, то ли транс —

я любила, и все же

ничего не хотела.

Не хотелось ни коснуться, ни увидеть тебя.

Хотелось одного:

комната, стул, напев дождя,

часами, в тепле весенней ночи.

И все; сидеть — и только.

Душа съежилась: такая малость наполняла ее.

Я смотрела на стену ливня, закрывшую темный город —

ничто не связывало нас; я отпустила тебя:

живи, как хочешь.

С рассветом дождь прекратился. Я занялась

вседневной суетой, я была свободна,

но двигалась, как лунатик.

Тебя больше не было во мне.

Пару дней в чужом городе.

Разговор, прикосновенье руки.

И вот, я сняла обручальное кольцо.

Это все, чего мне хотелось: стать голой.

ВЕЧЕРНЯ

Некогда я верила в Тебя; я посадила смоковницу.

Здесь, в Вермонте, в стране без лета.

Это была проверка: если дерево выживет,

значит, Ты существуешь.

Следуя моей логике, Тебя нет. Или Ты пребываешь

исключительно в местах с более теплым климатом,

в жгучей Сицилии, Мексике, Калифорнии,

где выращивают невообразимые

абрикосы и прихотливые персики. Вероятно,

они видят Твое лицо там, в Сицилии; у нас –

разве что подол Твоего одеяния. Я должна заставлять себя

делиться с Джоном и Ноахом выращенными помидорами.

Если где-то в другом мире есть справедливость,

те, кого природа принуждает

к умеренности, должны получить

львиную долю от всех вещей,

предметов вожделения – жадность,

обращённая в хвалу Тебе. И никто не восхваляет

ревностней, чем я, с такой мучительно сдерживаемой

страстью; никто не достоин больше, чем я,

сидеть по правую руку, если таковая существует,

вкушая от скоропортящейся, но бессмертной смоковницы,

которой странствия не под силу.

                  СЕРЕБРИСТАЯ ЛИЛИЯ

Ночи стали холодными снова, подобно ночам

ранней весной, и тихими снова. Причинит ли

моя речь беспокойство? Мы одни сейчас;

нет причин пребывать в молчании.

Полная луна встает над садом —

следующее полнолунье я не увижу.

Весной восход луны означал:

время безбрежно. Подснежники

открывались, семена тополей

сбивались в пушистые комья.

Белая на белом, вставала луна над березой,

и в развилке ствола блестели

серебристо-зелёные

листья ранних нарциссов.

Мы подошли слишком близко к концу,

чтобы его страшиться. Я не уверена даже, будто знаю,

что означает конец. А ты, которая была

с мужчиной —

после первых криков, наслаждение, как и страх,

не становится ли беззвучным?..