Родом из Молдовы: Влад Чекан, музыкант и специалист по ядерному оружию
Биографии музыканта и военного Влада (Владимира) Чекана хватит на три жизни. В 14 лет он уехал из Кишинева в Москву учиться в Гнесинском училище. Объехал полмира с рок-группой «Бригада С» Гарика Сукачева, играл на похоронах президента США Рональда Рейгана и вместе с королем Таиланда в составе оркестра ВВС США. Сейчас он инспектор-переводчик Агентства по снижению угроз безопасности Вооруженных сил США. В интервью NewsMaker Влад Чекан рассказал о том, легко ли отказаться от славы ради учебы и каково это переквалифицироваться из тромбониста в специалиста по биологическому и ядерному оружию.
— Занятие музыкой было осознанным выбором?
— Я играл в футбол с Сашей Савченко — был такой известный футболист. Мы вместе с ним занимались. И была дилемма — продолжать идти по спорту дальше или по музыке. Папа и преподаватель настояли на музыке. А мне как-то тогда было без разницы. Это был Советский Союз.
— Как вы попали к Сукачеву?
— К Сукачеву я попал уже после окончания Гнесинского училища. В 1984 году я его закончил, отслужил два года в армии и в 1987 году поступил в Гнесинский институт (сейчас академия). У меня был однокурсник Петр Тихонов, он играл с Гариком до 2011 года. Единственный такой долгожитель группы, оставался с Гариком на протяжении всех этих лет. Гарик набирал как раз новый состав, и нужен был тромбонист. Петя посоветовал меня. Я учился на отделении классической эстрады — джаз. Я спросил, что нужно. Мне сказали: придешь на репетицию — посмотрим. Там не было такого — сразу берем, подходишь. Гарик просто присматривался.
— Как с ним работалось?
— Легко. А песня часто делалась так: приходит Гарик и начинает под гитару что-то выть. Он стихи писал постоянно и на стихи пытался накладывать какую-то музыку. Тут же Тимур — басист— пытается это отшифровать, поделить, Паша предлагает ритм. У Гарика ведь нет музыкального образования, он фильмы снимает, пишет, он такой человек, он видит мир другими глазами. У него есть идея, она где-то здесь лежит, эта карта, но надо ее расчертить, расписать, расставить. Мы сидим, «дудки», тоже думаем. Бывают такие песни, вот я помню «Дорожная» была — начало понравилось, мы сразу подключились. Потом уже был процесс становления песни. А есть вещи, когда он что-то мыкается, мыкается, может день пройти, два, три. Она откладывается, чтобы отлежалась. И когда она отлежалась, в головах в основном, к ней возвращаемся. Иногда Гарик подходит так и на низких: «Я хочу вот это — па, па-па-па, а здесь — туду-дуу-туду». И руками машет, и прыгает. Как бы код дали — ага, он, наверное, это имел в виду. И так вот создавались песни. Было очень здорово. Бывало если кому-то нужны были дудки для какой-то записи, то приходили к нам и говорили: «Гарик, одолжи духов». И Гарик тогда говорил: «Ну что, шалавы, опять пошли писать к попсе?» Помню, две вещи большие записали — «Трамвай-пятерочка» для «Любэ», «Девчонка-девчоночка» для Жени Белоусова, для «Коррозии» еще писали.
— Была разница в работе с Сукачевым и другими группами?
— С другими была другая работа. Мы приходили, ничего не надо было придумывать. Матвиенко говорил — сыграйте вот это: па-па-та-та-там. Мелодию наложили и все. С ДДТ еще записались — альбом «Пластун».
— А выступления, гастроли?
— Как только я пришел в группу, мы стали тут же разъезжать с гастролями. И люди стали приезжать в клубы, потому что тогда время было такое, перестройка, Горбачев открыл ворота на Запад. Мы сами постоянно выступали на всех больших рок-фестивалях, их было много, как раз был период такой. Какие-то европейские продюсеры нас все время смотрели, какие-то планы все время строились. Было гастрольное турне по США.
— Тогда у вас возникла мысль уехать в США?
— Наверное. Тогда подруга одного из наших музыкантов училась в Нью-Йорке, она мне сказала: «Володя, если хочешь дальше учиться, ты можешь поступить». Это была информация для размышления. Потом была вторая поездка в Штаты, в июне 91-го. И я поговорил с Гариком, сказал: «Вот, хочу поехать учиться». Он посмотрел на меня, говорит: «Бросаешь…» Я говорю: «Не бросаю, просто хочу еще поучиться». Я тогда поработал уже четыре года у Гарика. И стал замечать начиная с конца 80-х годов и на рубеже 90-х, что как будто все резко сократилось. Меньше людей приезжает, меньше контрактов — раньше мы в Германию ездили, в Швейцарию, Швецию, и с «Ва-банком», и с «Аукционом», и с Цоем. Жаль, что больше с «Аукционом» работали, чем с Цоем.
— Почему жаль?
— Мне нравилось с ним работать. Он был спокойный такой — как на сцене, так и в жизни. И то же самое Шевчук — такой же спокойный в жизни, как и на сцене. У него не было раздвоения личности.
— А как вы к славе относились?
— Очень спокойно.
— Почему?
— Не знаю. Может, потому что к року никакого отношения не имел. Я любил джаз только. А оказалось, что неважно, какого направления музыка — джаз, рок, классика. Главное —хорошая или нет. Музыкант должен быть профессионалом своего дела, готовым играть любую хорошую музыку.
— А денег много тогда зарабатывали?
— Очень много. Для сравнения: мой отец получал зарплату 350 рублей, а мой гонорар за один концерт был 300 рублей, то есть в день я мог заработать 600 рублей. Если уезжали на гастроли на десять дней или две недели, могли привезти по 3 тыс. рублей и больше.
— Это были сумасшедшие деньги. Что вы с ними делали?
— Я даже не помню. Ну водки было много, коньяк пили из арбузов. Машину взял. А вообще, куда деньги тогда девались, не могу вспомнить.
— Вам было чуть больше двадцати лет, у вас были деньги и слава и не было никаких соблазнов? Так не бывает.
— Знаете, у нас был график гастролей сумасшедший. Я был на третьем курсе тогда. К этому еще телевидение, клипы, какие-то проекты, тусовка какая-то постоянно, что в Питере, что в Москве. И я стал понимать, что не успеваю учиться. Понимаете, для рок-музыканта гитара, идеи, публика, сцена — это то, чем они живут. А для духовика, например который в периоде становления, хочется еще знаний, хочется развития. И я вдруг понял, что мне надо вкладывать в себя, мне нужно посмотреть мир, нужно дальше учиться. И я уехал — и стал студентом в Америке.
— А по-английски вы говорили?
— Нет, я знал несколько слов всего.
— То есть это было в принципе авантюрой?
— Да. Я приехал. У меня была пластинка Гарика, $300 или $500 — я уже не помню, хорошее окружение. Мы жили тогда вместе с будущими мегазвездами — Борей Козловым и Сашей Сипягиным. Учился в Хартфорде. Студенческая жизнь, никаких гастролей, кроме фестивалей летом. Потом я получил большую работу в New York Symphony Orchestra. Джаз я получал от общения с Сипягиным — постоянно ходили по клубам, снимали. Понимаете, джазу не научишься в институте. Поступил в School of Music в Йелле, а потом учился год в Juilliard School.
— У вас никакого адаптационного периода в Америке не было?
— Был такой период. Первые по 1995 год. Мне казалось, что все американцы — дураки, а мы такие умные. Потом привык. Жизнь у них другая, мировоззрение. Был и фактор неустроенности. Не знал, как найти себя, чтобы устроиться, особенно первые полгода. Потом понял: если хочешь там устроиться —нужно быть подальше от русского окружения и общения, учить язык и добиваться всего сегодняшними делами, а не прошлыми заслугами.
— Ломка от отлучения от большой сцены была?
— Вот это как раз хороший стимулятор был — мышление сразу стало работать на то, кто ты, что ты умеешь и что ты можешь предложить этому обществу. То есть за что тебя должны нанимать на работу и платить деньги.
— Вы получили грин-карту благодаря музыке?
— Да. Есть такой вид грин-карты — экстраординарная. Ее дают в кратчайшие сроки и без всякой бюрократии человеку, который может делать что-то уникальное. Такие визы обычно получают большие спортсмены, нобелевские лауреаты, химики, физики и т.д. А я что — обычный человек. Но друзья говорили: «Ну подумай». Я как раз работал с товарищем над проектом, когда играешь на тромбоне и одновременно поешь: например, играешь ноту, а голос на квинту выше, благодаря этому инструмент расщепляется еще на четыре ноты. В результате получается уникальный звук — очень объемный и необычный, что-то вроде органа, но духового. Такое больше не делал никто, и друзья сказали: «Ну вот же оно». Я предоставил миграционным властям студийные записи, и мне дали эту экстраординарную визу в течение двух недель. Я был тогда окрыленный, у меня все получалось, но встал вопрос семейный. Жена из Англии и жила там, а я в Америке.
Получив грин-карту, я уехал в Лондон. Там, кстати, я чуть не попал к Стингу. Это был 1996 год. Он закончил проект со своей группой, в которой было три духовика, и уже работал над новым проектом. Но тромбонист ушел. Я пришел, и Стинг сказал: «Да, отлично, сейчас у нас каникулы летние, но осенью мы начинаем работу и дадим тебе знать». Но осенью у Стинга поменялась концепция, поэтому к нему я в итоге не попал. Я пожил в Лондоне год, помыкался, понял, что в Англии с работой сложнее — рынок меньше, и вернулся обратно в Америку. Поехал в Майами, снова работал в бродвейских шоу, потом решил осесть, потому что я все время передвигался — у меня было два тромбона, чемодан и жена в Лондоне. А мне было уже 33 года. Я поступил на службу в оркестр ВВС США и стал военнослужащим.
— Почему вдруг?
— Потому что многие музыканты, с которыми я работал в шоу, сказали: «Если хочешь стабильности, то иди в ВВС США». Это был осознанный выбор с точки зрения социальной защищенности.
— Поступление в ВВС не было шагом назад в профессиональном плане?
— Было в том смысле, что я уже не мог выезжать в другие города. Но когда я работал в Сан-Франциско, я стал играть сальсу, получил номинацию на «Грэмми». Но выезжать в другие города уже не мог, у меня был постоянный контракт с государством. С этим оркестром я хоронил Рейгана. Потом я уехал в Японию — там обожают джаз.
— Сейчас вы уже не занимаетесь музыкой. Каким образом вы сделали такой крутой поворот — из музыканта в чиновники?
— Расскажу. В Японии я провел три года. Там познакомился со второй женой. Сейчас у нас уже трое детей. После трех лет в оркестре в Японии я перешел на работу в Агентство по уменьшению угрозы при ВВС США. Агентство занимается сокращением ядерных вооружений. Они набирают ребят со знанием языков и со специальными знаниями. Хотелось чего-то нового. Я год учился на военного переводчика, потом еще учился. Сейчас я живу и работаю в Европе уже пять лет. Моя должность называется инспектор-переводчик. Я занимаюсь химическим, биологическим и ядерным вооружением.
— Вам это интересно?
— Интересно. Но музыку я не совсем забросил. Пока работал в Европе, уже два раза выезжал с нашим оркестром на гастроли.
— У вас есть чувство дома?
— Было. Когда я уехал в Москву, было чувство дома в Кишиневе, хотя это еще была одна страна. Я каждое лето приезжал. Я знал, что я временно живу в Москве, а что дальше —особо не планировал. Когда уехал в Америку, думал, что поучусь и вернусь в Москву.
— Возможность учиться и жить в разных странах — что это дает?
— Много. Это в первую очередь расширяет твой кругозор — и профессиональный, и личностный. Это расширяет выбор. Музыканты почему часто меняют коллективы? Это общение. Мы когда общаемся с разными людьми, мы больше узнаем.
— Кем вы себя сейчас ощущаете — американцем?
— Думаю, что да. Двадцать три года все-таки там прожил. Но комфортнее жить в Европе, особенно в Германии, потому что там самые хорошие социальные программы.