У нас, как вы поняли, есть друзья в самых необычных местах. На этот раз мы проникли в Institutul de Tehnologii Alimentare (Институт Пищевых Технологий). Здание по адресу Когэлничану, 63 давно привлекало наше внимание своей внешней архитектурной монструозностью, а когда нам по секрету сообщили, что внутри тоже есть на что посмотреть, мы, наконец, решились.
Здание института было построено после войны по образу старого, разрушенного немецкими бомбами, и на его фундаменте. С момента создания Молдавского научно-исследовательского института пищевой промышленности в 1956 году здесь проходили испытания и внедрялись современные способы консервации, разрабатывались новые виды продуктов с повышенной пищевой и биологической ценностью, испытывались различные методы обезвоживания. Вот, например, особое развитие в Молдавии и за ее пределами получил метод конвективной сушки – простой, высокопроизводительный и сохраняющий качество продукта. Здесь также была разработана технология сублимационной сушки плодов, соков и соусов и метод обезвоживания сырья, которые позволили космонавтам на орбите питаться не хуже, чем на земле. Кроме того, молдавские ученые создали супер-новый скороморозильный аппарат и вообще были озабочены вопросом повышения срока хранения продуктов. Также не последнее внимание в советское время уделялось развитию безотходных производств, чем выгодно отличался наш институт – здесь научились перерабатывать все, от виноградных косточек и семечек томатов до фруктовых выжимных отходов. Особое внимание институт всегда уделял армии и космосу.
Выдающийся советский космонавт, побывав здесь и попробовав продукцию института, решительно заявил: «Молдавский томатный соус такой вкусный, что с ним можно съесть даже подошву ботинка». С тех пор это в шутку и всерьез считалось мерилом успешности того или иного продукта.
Во времена расцвета СССР в институте работали около 375 сотрудников. Сейчас с трудом можно насчитать 40. Все они, в основном, пенсионного или предпенсионного возраста, некоторые проработали здесь более 50 лет. На них, мы уверены, все и держится.
Зайдя внутрь, мы сразу столкнулись с не только с советским декором, но и со специфическим менталитетом. «Зачем вы фотографируете наш позор?», «Нам не нужны проблемы!», «Из-за вас нас переселят в еще худшее место!», «Если бы вы предупредили, мы бы хоть прибрались..», «Да кому это интересно?!». Когда мы сказали, что, возможно, многим, одна женщина ехидно пробормотала: «Только не говорите, что вам надоели ваши компьютеры». Насколько концентрированной должна быть безысходность в этом месте, чтобы люди были уверены, что до них никому нет дела?
Химическую посуду здесь последний раз получали в 1990 году, а специальную мебель – в конце 80-х. По меркам того времени, институт был оборудован самым современным образом. До этого стояли чуть ли не дореволюционные дубовые столы, давно состарившиеся и морально, и физически. Нам рассказали, что в здании сейчас есть один более-менее новый агрегат, купленный за 20 000 долларов – с его помощью производят масла. Но за два дня съемок мы так и не нашли человека с ключами от кабинета.
Промывалка «Друг» – 80-го года рождения. Насос тоже старый – это очевидно даже тем, кто ни бельмеса в химии.
Бюксы, колбы, трубочки, палочки, кюветы, пипетки, реторты, мензурки, пробирки., банки, бутылки, кюветы… А еще есть дефлегматор и форштосс. Это очень интересно и очень непонятно.
В многочисленных холодильниках и морозильниках мы обнаружили фруктовые и овощные образцы и заготовки. Некоторые стоят на столах, готовые быть приложенными к отчетам и результатам исследований. Кстати, работники эти продукты не употребляют. Для них это – «образцы, а не еда». Насмотрелись за долгий век, надоело. А нам, молодым и зеленым, хотелось попробовать практически все. Особенно экзотические конфитюры и компоты, а еще – сублимированные персики, малину, клубнику. Стать на место Гагарина, Леонова и других.
Специально ради нас откопали настоящие пакеты с едой для космонавтов. Все сроки годности уже прошли, но, тем не менее, было страшно интересно взглянуть на эти раритеты и подержать в руках забавные упаковки.
В одном из кабинетов мы нашли чашки Петри. Они были простерилизованы и упакованы для дальнейшего использования в газеты, но мы все же уговорили показать нам одну. В этих чашках выращивают питательные среды, а потом проводят посев микроорганизмов с дальнейшим их изучением.
Марлевые пробки показались нам забавными. Мы думали, что их цвет обусловлен длительностью использования или, как вариант, неправильной обработкой. Но выяснилось, что темными они становятся в результате стерилизации и, на самом деле, используются недолго. Как ни странно, эти пробки призваны герметично закрывать пробирки, что проверяется при открытии – должен быть звонкий звук «памп!».
Вот пример одной из сред – мясная вода. Бутылка явно советского времени, и среда к использованию уже не пригодна. Была еще печеночная вода, но мы и мясную-то еле успели сфоткать втихаря. Кстати, среды сотрудники готовят сами – покупают продукты, варят, например, бульон и вуаля.
В препараторской стоит лабораторный бокс, построенный году так в 1975 и до сих пор используемый по назначению. Подразумевается, что в нем чистота эксперимента выше. Для тех же целей в кабинете стоит бактерицидная лампа, которая убивает микробы в самой комнате. Здесь же находится аппарат для ультрафильтрации. В результате получаются самые чистые продукты – соки, например.
Работники говорят, что старые книги – самые лучшие. При этом они долго решались дать добро сфотографировать эти фолианты. По их словам, принципиально ничего не изменилось, основы остались теми же, но, в отличие от современных, книги 50-60-х годов написаны четко, понятно, имеют наглядные схемы, рисунки, таблицы. «Мы до сих пор ими пользуемся. Сейчас так не пишут», – шепотом делились они.
Заметив знак биологической опасности, мы переглянулись. Распечатанный на обычном принтере, он висел на простой белой двери, которая, судя по виду, плотно не закрывается. Это моечная – здесь моют лабораторную посуду. Мы зашли, пофоткали, потрогали. Главное – «Уходя гасите свет и закрывайте краны» – об этом кричит памятка на выходе. Естественно, все отходы идут в канализацию, поэтому под землей в радиусе 1-2 километров крыс никто никогда не видел. А может, они и есть, просто, мутировав, уже не помещаются в узкие тоннели.
В некоторых холодильниках еда работников института стоит вперемешку с образцами. Вот среди коньяка с дня рождения затесался образец номер три.
Институтские цветы, по словам сотрудниц, не меняются в размерах вот уже лет пять. В каком виде были – в таком и остались, поливай или не поливай. Зато сумасшедшие кактусы цветут по несколько раз в год, хотя сортом предусмотрено раз в два года. Возможно, они даже сожрали пару сотрудников..
В одном из кабинетов стоит вытяжной шкаф 1958 года. Там же мы нашли старые каталоги и отчеты, а также собрание книг советской эпохи – и не только по технологии пищевых продуктов.
А вот в библиотеку нас не пустили. Библиотека при институте всегда была большая, богатая, с кучей редких и полезных книг. Но так как все сидят на чемоданах в ожидании переезда, то часть книг уже упакована. «Нечего вам там делать», – коротко отрезала пожилая библиотекарша, у которой, мы уверены, болит душа за родной институт. А бухгалтерия уже переехала, поэтому нам не удалось увидеть, работают там на счетах или уже на первых пентиумах.
В другом кабинете стоит протирка – агрегат типа мясорубки, сделанный когда-то давно руками институтских мастеров из подручных материалов. Этим девайсом успешно пользуются до сих пор.
В одном из кабинетов мы заметили огромный старый вентилятор. Он такой шумный, что сами работники боятся его включать.
По темным, гулким коридорам мы дошли до комнат администрации, отделенных от других тяжелыми дверями. Рассказывают, что кабинет директора всегда был самым холодным, но самым шикарным по внутреннему убранству. Три огромных окна выходят на улицу, и из них шефы постоянно следили за особо хитрыми. Работники не дураки – научились проходить под окнами по стеночке и потом делать крюк в целый квартал, только чтобы пораньше сбежать с работы.
Говорят, первый директор приехал из Москвы в 1958 году вместе с мебелью. А мебель была из гостиницы «Москва», которую в то время как раз реставрировали. Мы даже нашли тумбу оттуда. Сверху стоит неподъемный советский сейф. Батареи тоже странные – таких сейчас нет. Сотрудники рассказывают, что до недавнего время кое-где еще попадались ложки и вилки с гравировкой «Гостиница Москва», но нам их найти не удалось.
Через маленькое окошко в стене раньше выдавалась зарплата. Внутри сидел кассир, а снаружи выстраивалась очередь.
Повестка дня.
В коридорах на стенах висят полученные в разное время патенты и дипломы, а также памятные грамоты за участие в международных и всесоюзных выставках. Здесь же вывешивают распечатки последних важных экспериментов.
Лестница – отдельная гордость института. Можно даже заметить крючки, которые когда-то фиксировали красную (мы настаиваем!) ковровую дорожку. Внизу под лестницей, рядом с дверью на задний двор висит значок «Не курить», но, скорее всего, курили именно тут.
На заднем дворе раньше обитал обслуживающий персонал – фрезеровщики, сварщики, столяры, водители, завхозы. Здесь были станки, гаражи, склады с инвентарем. Дырка в люке напрямую связана с этими людьми и сделана их же руками – по слухам, им просто лень было бегать в туалет на второй этаж. Ну, и заодно упражнялись в меткости, наверное.
Во дворе мы тоже нашли лепнину – в арке на потолке. То есть там, где ее не видно.. Хорошо строили в то время, душевно.
Наконец мы добрались до актового зала, который был чуть ли не основной целью нашей экскурсии. В советское время здесь проходили все мероприятия: детские утренники, юбилеи, награждения, концерты, танцы, собрания. Здесь выступал Хазанов и другие известные артисты. Мы нашли расстроенное пианино, старую мебель, еще один сейф, сваленный в кучу мусор, картон, ковры. А эта люстра! Когда-то она мешала новогодней елке и, наверное, даже затмевала ее красотой.
А еще нас поразили старые плафоны, лепнина, которая вся оказалась разной, и серпы с молотами (запрещенная символика!).
Крыша проломлена и протекает – виной тому операторы мобильной связи, установившие на чердаке свою аппаратуру. Еще года два назад здесь справляли чей-то юбилей, а сейчас унылая разруха.
Некогда шикарный балкон считается (и выглядит) аварийным, но нас по дружбе все-таки пустили. Наверное, здесь курили партийные работники во время празднования юбилеев КПСС, шептались о выброшенных в ЦУМе чехословацких туфлях дамы, на ухо рассказывались запрещенные советские анекдоты.
На стене сохранилась картина, где очень лирично изображен рабочий процесс. Нам рассказали, что люди писались с натуры, то есть на стене можно найти молодых завлабораторией, главного технолога, инженеров, бухгалтеров. Зашедшая к нам Лина Афанасьевна открестилась от подобных слухов, хотя мы заметили ее явное сходство с одной девушкой на стене.
Про Лину Афанасьевну вообще отдельный разговор. Именно она, будучи директором, сделала институт одним из самых уважаемых в СССР. Начав с младшего научного сотрудника, она за пару лет дошла до директора. Прирожденный организатор и администратор, начальник от бога, талант – вот что нам о ней рассказали. Москва кланялась и молдавскому институту, и лично Лине Афанасьевне. Она просто жила своей работой, сделав ее главной частью жизни. Разруливала интриги в женском коллективе, не давала никому спуску, если заслуживал, поддерживала порядок, следила за имиджем учреждения. После принудительной отправки на пенсию, длительной болезни и возвращению в должности по-проще, выяснилось, что в институте начали пропадать кондиционеры, машины, мебель и др. И постепенно все пришло в запустение.
Однажды, еще в советское время, долго не приходила зарплата из центра – ее тогда считали и перечисляли из Москвы. И Лина Афанасьевна, переживая за коллектив, рискнула и послала телеграмму. И стала героем. Долгое время все шушукались и тыкали пальцем. Мол, вот она – та, которая посмела пожаловаться центру.
Вообще, у института сложная судьба. Минсельхоз и министерство науки никак не могут поделить этот важный объект. С одной стороны, им обоим выгодно иметь в своем распоряжении такую научную и техническую базу, с другой – никто не хочет давать денег даже на мыло. Всем выгодно отчитываться за свою деятельность результатами работы этого института, но никто не хочет сделать так, чтобы людям в нем лучше работалось. Сотрудники, например, сами ездят на вокзал, куда им экспериментальные участки присылают образцы. Они сами оплачивают такси и подымают наверх 5 ящиков моркови модных австрийских сортов.
Надежду дает то, что институт время от времени ищет молодых специалистов, чтобы передать опыт и влить свежей крови. И находит, несмотря на условия работы, зарплату и не модную профессию. Мы видели – у них работает девочка после политеха. Ее выбрали по результатам экзаменов. Работает за копейки, не знает что будет дальше, но укутавшись в вязаную кофту внимательно слушает рассказы про жиры и кислоты. Есть будущее и у института, и у страны.
А подвал нас не пустили. «Ничего интересного», – с прищуром сказал сотрудник на проходной. В общем-то, понятно. До войны здесь располагалась румынская Сигуранца. В спешке покидая здание, солдаты завалили подвалы. Один черт знает, что они там оставили.
Мы тоже покидали институт. Фотограф Сережа – с подаренным ему ретро-плафоном из актового зала, я – с банкой компота из зизифуса, который стал для меня словом дня. О нем нам рассказали забавную историю. Когда в 1982 году впервые привезли зизифус (другие названия: унаби, ююба, жожоба ), такого плода еще никто не знал. На приложенной бумажке был ужасный перевод с китайского на английский. Работники прочитали «йойоби» и потом долго еще в шутку так называли зизифус.
***
А еще там не говорят «помидоры» – только «томаты». Пожалуй, попробую переучиться.
Отдельное спасибо мы выражаем сотрудникам, все же позволившим сделать этот репортаж, и в особенности – Татьяне Александровне Пасечник, которая рискуя карьерой водила нас по всем закоулкам и рассказала много интересных историй.
Автор: Tanya Babyjohnson
Фотографии: Сергей Лобуренко