Глава из книги «Мой Кишинев»: Город, в который можно вернуться только в снах…

Российский кинорежиссер и сценарист Николай Игоревич Лебедев родился в Кишиневе в 1966 году. В своих воспоминаниях, опубликованных в книге «Мой Кишинев», Николай Лебедев рассказывает о мире Кишинева конца 70-х и первой половины 80-х годов.

Однажды я оказался в чужой стране. Я никогда не был здесь прежде. По раскаленным улицам ходили загорелые люди в шортах. Все было незнакомым и странным…

А ночью мне приснился сон. Вязкий и зыбкий. Будто иду по сумеречному городу и не знаю, где остановиться на ночлег. И тут меня пронзает мысль: ну чего же я!… Надо идти к тому самому дому, который помню с раннего детства. И я, окрыленный, направляюсь туда.

…Из окон льется теплый свет. Я понимаю, что в доме никого нет — но хозяйка скоро вернется. Здесь мне всегда рады. Ключ от дома, как всегда, висит на гвоздике с тыльной стороны стола, стоящего на крыльце. Это дом моей бабушки. Он находится в городе моего детства.

Вот ведь удивительно: я редко помню сны, они рассеиваются вместе с утренним светом — но этот сон, приснившийся в чужом городе, помню во всех деталях. Это сон про мир, в который мне хочется вернуться. Мир прежнего Кишинева.

Когда-то в юности меня поражали и завораживали фильмы, в которых персонажи возвращались в дорогие сердцу места и узнавали и не узнавали их — будто бы благодаря странному свойству человеческой памяти перекрещивались эпохи и времена в одной точке. Сейчас я понимаю, что в этом образе — пересечения времен — очень много от реального. Потому что во мне живет несколько городов с одним названием — Кишинев. А еще — такой город существует в реальности, и он совершенно другой. Не хуже и не лучше, а просто — другой.

Не так давно я встретился с одной знаменитой актрисой, тоже уроженкой Кишинева, и мы принялись вспоминать. В наших воспоминаниях, хотя мы и из разных поколений, оказалось много общего. Мы вспомнили маленькие дворики на уютных тенистых улицах; там царил аромат лип, из окон доносились звуки радиоточек, в центре двора была обязательная водопроводная колонка. Вспомнили палисадники с покосившимися деревянными заборчиками, где вперемешку с цветами росли малина и огурцы, а дверца не запиралась на запор.

Мы вспомнили дикий виноград, который буйно увивал покосившиеся строения в центральной части города. Пятипалые листья к осени становились багрово-красными, будто диковинные цветы, от них невозможно было оторвать глаз. Вспомнили каштановые деревья на главной улице — весной они были усеяны белыми пирамидками соцветий, пышные, раскидистые, а к осени желтели, разбрасывали яркую листву и роняли на асфальт растрескавшиеся колючие корзинки, из которых вываливались лаковые коричневые каштаны. Вспомнили каменных львов на лестнице Органного зала — и она, эта актриса, и я знавали времена, когда никакого органа внутри еще не было, а вот здание стояло и радовало глаз своим царственным видом.

Моя бабушка Александра Михайловна жила в самом центре города в небольшой квартирке из двух комнат, занимавшей часть старинного особняка; у крыльца росло огромное дикое тутовое дерево, я взбирался через него на крышу и видел вокруг море таких же крыш, утопавших в зелени таких же огромных деревьев. По другую сторону улочки находилось музыкальное училище; из распахнутых окон днями и вечерами неслись сочные звуки духовых инструментов.

Рядом был необъятный парк, в простонародье называвшийся Комсомольским озером. Весной и летом здесь царило пышное цветение. На каскадной лестнице, украшенной серым камнем, били фонтаны, а вода была холоднющая (не в озере, а в этих водоемах каскадной лестницы) и прозрачная. Меня манило на лестницу как магнитом. В детстве — потому что рядом находились карусели с цветными лошадками и статуя городского оленя, на которой можно было даже посидеть под присмотром старших. Повзрослев, я снимал здесь свои первые фильмы — любительские. Лестница казалась мне чрезвычайно кинематографичной, было в ней что-то от пышного дворцового стиля, и венчала ее роскошная беседка-ротонда. Говорят, сейчас каскадная лестница полуразрушена и позабыта. Я видел фотографии — печальное зрелище… Но в моей памяти лестница остается во всей своей красе — в весенней зелени или в рыжей осенней вьюге, заметаемая опавшей листвой, величественная, будто статная седовласая барыня.

А еще вспоминаю кишиневские снегопады — они всегда обрушивались внезапно, снег был густым, пушистым, движение на дорогах останавливалось, троллейбусы беспомощно вздымали вверх свои железные рога и буксовали на взгорках; и в университет на Садовой надо было топать пешком через полгорода, и в этом было особое удовольствие, радостное, веселое. Улыбающиеся люди прокладывали тропинки в высоких сугробах, и на разрумянившихся от легкого морозца лицах было написано: ура!.. зима пришла!..

Как ни странно, Кишинев той поры — конца 70-х и 1-ой половины 80-х — представляется мне очень кинематографическим городом. Я с детства знал (вернее, надеялся), что буду работать в кино — и потому все, что было связано с кино, представляло для меня особенный интерес. Помню огромный (таким он был для 10-летнего пацана), в несколько этажей, старый особняк, расположенный у входа в парк Комсомольское озеро. В особняке располагался редакторский отдел киностудии «Молдова-филм», где взрослые доброжелательные люди читали мои первые сценарные опусы. Окна особняка были распахнуты даже поздней осенью, и из них доносился стук печатных машинок.

Помню доброго охранника, который пропускал меня в «святая святых» — на саму киностудию, которая находилась неподалеку от художественного музея, прямо напротив музыкальной школы, где я тогда пытался обучаться игре на фортепиано. Куда больше фортепиано и занудных занятий по сольфеджио меня манил одноэтажный дом с тяжелыми воротами, по стенам которого были развешены огромные плакаты с названиями фильмов и фотографиями известных артистов. Дворик киностудии был уютным; по нему с озабоченными лицами сновали какие-то люди совсем не праздничного вида, жуя сигареты. Я глядел на них и цепенел от счастья: ведь они имели отношение к таинству создания кино!

Можно ли сегодня представить, чтобы главный редактор киностудии принимал в своем кабинете пятиклассника и терпеливо растолковывал, как писать сценарии?.. Сказка, выдумка — скажете вы. Но со мной такая сказка происходила наяву. Тогдашнего главреда «Молдова-филм» звали Александр Волковский; он совершенно искренне и всерьез общался со мной, зеленым школяром, и ни грамма снисходительности не проскальзывало в его речах и советах. Когда в очередной раз я явился к Волковскому с самоуверенным заявлением, что вот, созрел уже для того, чтобы снимать настоящее кино, он созвонился с директором кинолюбителей Юлианом Ромашкану — и в моей жизни началась новая страница.

Клуб кинолюбителей, по счастливому совпадению, находился по соседству с квартирой бабушки на тихой, тенистой улице Барнардацци, в особняке, одним входом на улицу, другим — в уютный зеленый дворик, где офисы (как сказали бы мы сейчас) соседствовали с жилыми квартирами. Вместе с приятелями, такими же оголтелыми кинолюбителями, как и я, мы выносили во двор кинокамеру, заряжали в нее пленку и снимали свои первые… ну, еще не фильмы, а, скажем так, видеосюжеты.

Известный оператор «Молдова-филм» Валерий Чуря возился с нашей командой так, будто мы и впрямь были настоящими кинематографистами. «В кино все должно быть оправдано», – говорил нам Чуря. Эта фраза стала моим жизненным девизом. Чуря помогал осознать, что кинематограф — это вовсе не говорящие головы, он прививал любовь к изображению, к кинообразу, учил рассказывать историю с помощью визуального инструментария, монтажа. И всегда очень бережно относился к детскому самолюбию. Теперь я понимаю, что вместе с азами ремесла мы постигали в клубе кинолюбителей искусство взрослой жизни — учились общаться, реализовывать свои амбиции, считаться с законами окружающего мира.

Мы часто снимали на улицах Кишинева. Честно говоря, тогда мне это казалось скучноватым занятием: ну, улицы и улицы, что в них такого?.. Хотелось чего-то необычного и сказочного. Хотелось фантастических декораций и необыкновенных историй. А что интересного в этих улицах с их обыкновенными домами и обыкновенными жителями?..

Это сейчас я понимаю, что дома были совсем не обыкновенными, как и люди, в них обитавшие. Неподалеку от клуба кинолюбителей был поросший виноградом дворик, где жила всемирно известная оперная прима Мария Биешу. А если направиться в другую сторону — можно было дойти до дома писателя Емилиана Букова, автора «Андриеша». Все рядом, в пешей доступности.

Благодаря известной песне Кишинев называют «белым городом». Странное дело — мой город, тот, который помню, — он никогда не казался мне белым. Слова песни — это, скорее, поэтический образ, стихотворный троп. На самом-то деле Кишинев всегда был (во всяком случае для меня) зеленым, утопавшим в парковых деревьях и цветах. И в архитектуре не наблюдалось белого цвета — в центральной части города (теперь я понимаю, что она была застроена в западной традиции: такой же тип строений можно встретить в различных городах Европы) доминировали серые тона, а 3-4-этажные здания выглядели весьма основательно. Разве что новые застройки были белыми — и именно их вид иллюстрировал слова песни; помню множество документальных кадров Кишинева, снятых с вертолета, пролетающего над новыми районами города.

Ну вот, опять я — о кино; но ничего не поделаешь: кино и тогда уже было главной частью моей жизни. И на город я глядел глазами человека, влюбленного в кинематограф. На улицах Кишинева довольно часто можно было застать моменты, когда снимали фильмы — о, это было отдельное, ни с чем не сравнимое наслаждение: наблюдать, как свозили огромные диги, тянули кабели к машинам-генераторам, как диги разгорались, а на огороженном пятачке перед камерами режиссер темпераментно рассказывал что-то внимательным и сосредоточенным артистам. Повсюду вальяжно слонялись работники съемочной группы, казавшиеся мне небожителями.

Особое внимание кинематографистов привлекала площадь перед железнодорожным вокзалом — в этом нет ничего удивительного, ведь здесь было перепутье, пересечение многих дорог. Мой дед был железнодорожником, и его семья жила поблизости. Понятное дело, я часто гостил у деда. Поэтому когда на площади в очередной раз разворачивался кинематографический табор, я мчался туда и наблюдал то за Софией Ротару, которая изображала прибывшую из пригорода учительницу музыки (но одетую как и полагается эстрадной певице), то за увешанной сумками Маргаритой Тереховой. На хлопушках красовались названия фильмов, которые год спустя можно было посомтреть в кинотеатрах: «Где ты, любовь?..», «Все могло быть иначе»…

Однажды поздним вечером, выйдя после спектакля из нового (на тот момент) здания Театра оперы и балета, я увидел знакомый свет, бивший из-под бокового балкона. В свете прожекторов ходил туда-сюда импозантный Костолевский, он изображал американца Тони Вендиса. Как же потом было приятно смотреть фильм, где коротко промелькнул кадр, снятый на моих глазах!.. Конечно, это была детская наивность — нелепая, трогательная и, надеюсь, простительная.

В середине 80-х, когда уже учился в университете, я оказался на съемочной площадке, расположившейся на пересечении улиц Комсомольская и 28 июня (сейчас эти улицы называются иначе). Оказался не просто так, а с заданием от газеты — написать репортаж со съемок. Была весна, уже очень теплая. Но в скверике перед небольшим кафе лежал снег — его свозили из пригородных лесов на больших грузовиках и разбрасывали лопатами по тротуару. Снег очень быстро таял и растекался вокруг широкими рукавами. На заднем плане вместо снега выкладывали смятые простыни — в отличие от настоящего снега они не таяли. В режиссерском кресле сидел пожилой солидный человек. Он поразил тем, что поднялся, дабы пожать мне, желторотому студенту, руку. Это был мэтр советской режиссуры Иосиф Хейфиц — автор «Большой семьи», трилогии о Максиме, «Дамы с собачкой». Я запомнил урок: чем крупнее личность, тем внимательнее и уважительнее относится она к окружающим. Кишинев стал для Хейфица натурной площадкой фильма «Подсудимый». Было странно и необыкновенно увидеть потом на большом экране снятый ленинградцем Хейфицем Кишинев. Это был совсем не такой Кишинев, какой мы привыкли видеть. Помню в сценарии странную строчку: действие происходит в небольшом провинциальном городе, предположительно — Кишиневе. Кишинев — провинциальный город? Я был по-детски возмущен. Это ведь столица! Но Хейфиц и вправду снял Кишинев провинциальным — заводские трубы, серые пейзажи. Я тогда еще не понимал, что лицо города, как и актерское лицо, можно увидеть по-разному — все зависит от задачи. Хейфиц ведь не о городе снимал свой фильм. И он видел Кишинев совсем по-другому.

Как, скажем, и одесские кинематографисты — но у них Кишинев смотрелся парадно, по-современному. В Кишиневе снимали сцены фильма «Поезд вне расписания», и мне было приятно увидеть Кишинев белоснежным и нарядным (и вправду, как в песне). Я провел на съемочной площадке «Поезда…» пару дней, но уже не как журналист, а как артист массовых сцен, а попросту говоря — массовки.

У молдавских кинематографистов был свой взгляд на Кишинев, резко отличный от взгляда приезжих коллег. И, признаюсь в своем ощущении, куда более точный и, как сейчас говорят, аутентичный. Город зачастую становился на экране более интересным, чем герои рассказываемых историй. Я и сейчас люблю отыскать какую-нибудь старую картину киностудии «Молдова-филм» и смотреть на улицы из моего детства. И совершенно неважно, хороший это фильм или совершенно беспомощный и ныне позабытый — он воскрешает в памяти образы, звуки, запахи из той невозвратной поры, воскрешает людей, которых уже нет… а те далече… Наверное, это самое важное свойство мест, где родился и жил когда-то: воскрешать образы ушедшего.

В интернете я нашел фрагменты фильма «Между небом и землей» — одним из режиссеров был Михаил Бадикяну, к которому я отваживался являться ребенком с моими первыми сценарными опусами, а директором фильма — Артур Загорский, мой сосед по дому, который несколько лет обучал меня основам кинематографического мастерства — просто так, «по зову сердца». Куски наивного этого фильма вдруг тронули меня до глубины души. Я увидел знакомые кишиневские пейзажи, широкие улицы, тогдашние новостройки, среди которых жил и я. Почувствовал вкус ушедшего. Наверное, в этом и есть одно из предназначений искусства кино — сохранять, консервировать ушедшее время.

Не так давно — много лет спустя после того как я уехал из Кишинева — мне довелось оказаться в городе детства. Очень ненадолго. На два дня. Сразу вспомнилось знаменитое:

…по несчастью или к счастью — истина проста:
Никогда не возвращайся в прежние места.
Даже если пепелище выглядит вполне —
Не найти того, что ищем, ни тебе, ни мне…

Город изменился. Сильно. Я не узнал его. Даже те дворы, которые были знакомы мне «до слез, до прожилок, до детских припухших желез» — они выглядят сегодня совершенно иначе. Все стало другим. Другие люди — с другими лицами, с другим взглядом ходят по улицам. Жизнь меняется. Меня поразило, что знаменитая фраза про детство, «когда деревья были большими» — на самом-то деле не соответсвует действительности. Я-то как раз помню время, «когда деревья были маленькими». Вокруг моей школы № 40 на улице Бубновского росли крохотные пушистые сосенки. Я помню, как жалостливо они выглядели на первой школьной линейке. А сейчас — высоченные разлапистые деревья взмывают ввысь, кажется, они стали выше самой школы.

А вот здание школы, казавшееся большим, необъятным, будто океанский корабль, и я не раз терялся там первоклашкой, путался в длиннющих галереях и переходах, теперь стало маленьким, трогательно беззащитным. Величественная школьная лестница оказалась низенькой. За школой стоит мой дом — я провел в нем детство. Крыльцо, которое я помню высоким, помпезным, теперь кажется крохотным, в несколько покосившихся ступенек. Я поднялся по лестнице на четвертый этаж — лестница показалась узкой и тесной. Постоял у знакомой двери. Здесь жила моя семья. За этой дверью осталось многое из того, что бережет теперь моя память. Хрупкий мир, который уже не вернуть. Но он всегда со мной.

Мне сложно говорить о ностальгии в связи с тем, прошлым Кишиневом, которого уже нет. Это нормально, что меняются времена и меняется лицо города. Вспоминая «тот, прежний город» — я думаю не о строениях и не о мироустройстве, а о людях и отношениях, об ощущениях чего-то широкого и просторного, уверенного и спокойного. Наверное, это наивное ощущение детства и юности — когда кажется, что все самое главное и большое будет впереди.

Но многие люди, которых я встретил в «том, прежнем городе», перешли в мою новую жизнь. Без них мне было бы плохо жить на белом свете. Наверное, это самое главное — что связи не рвутся и что на них держится твой нынешний день. Скажем, с актрисой Светланой Тома я познакомился за кулисами кишиневского дворца «Октомбрие» в начале 80-х. Светлана принимала участие в популярной шоу-программе «Товарищ кино», и ее номер представлял самую, пожалуй, известную, поистине звездную роль актрисы — Раду из фильма «Табор уходит в небо».

Оказалось, мы с Тома были соседями: дом, в котором она жила, находился на моей улице, сразу за моим бывшим детским садом. Это была окраина Кишинева, но, как сейчас выясняется, на той же самой улице жили и кинорежиссер Эмиль Лотяну, и актриса Светлана Крючкова.

Тома оказалась удивительно доброжелательным и в высшей степени интеллигентным человеком. Одна из красивейших актрис бывшего Советского Союза, признанная по опросу журнала «Советский экран» лучшей актрисой года, она жила в скромной 2-комнатной квартирке вместе с дочерью Ирой (Ира оказалась так похожа на Светлану, что при первой с ней встрече, состоявшейся несколько лет спустя после встречи со Светланой, я перепутал маму и дочь). Мы стали общаться, а потом и подружились — и дружим вот уже более 30 лет. Времена изменились — а вот Светлана не изменилась ни на йоту, оставаясь такой же светлой, деликатной, мудрой, красивой. Она снялась у меня в двух картинах — в «Поклоннике» и в «Фонограмме страсти». Ира тоже стала актрисой, она озвучила главные женские роли в моей «Звезде» и в моем же «Волкодаве из города Серых Псов», а совсем недавно сыграла в новом фильме — и причем не одна: в другой небольшой роли появилась дочь Иры (и, стало быть, внучка Светланы) Маша, которую я помню еще грудничком…

Про это мой новый фильм, сделанный в жанре катастрофы, — отдельный разговор, и он тоже связан с Кишиневом. Подростком я увидел в кишиневском кинотеатре «Москова», что на проспекте Молодежи (я очень любил этот кинотеатр и часто ходил туда на киносеансы), фильм Александра Митты «Экипаж». Фильм произвел оглушительное впечатление, я пересматривал его десятки раз. И много лет мечтал сделать что-то в подобном жанре.

С товарищем по клубу кинолюбителей Юрой Бадареу из детских игрушек и конструкторов мы городили какие-то невообразимые макеты самолетов и поездов. Их было удобно снимать во дворе или на балконе, водрузив на перила. Мы соединяли макеты с перспективой города, а потом с удовольствием крушили все эти игршечные вагончики, запечатлевая картины катастроф на пленку, — «почти как в “Экипаже”». Выглядело это наивно и абсолютно не впечатляло. Однако Валерий Чуря и директор клуба кинолюбителей Юлиан Ромашкану относились к нашим детским потугам с уважительностью. Сейчас понимаю: это же огромное везение — встретить на своем пути людей с таким тонким педагогическим талантом, совсем не педагогов по профессии, но настоящих учителей по призванию.

Валерий Чуря, с которым я созвонился не так давно, сказал: «Надо же… мы ведь общались всего пару-тройку лет — а ты запомнил!..» Пару-тройку лет??? – а ведь и вправду, это был относительно небольшой отрезок времени; однако в жизни подростка, оказывается, эта «пара-тройка лет» может быть настоящей эпохой, эрой, так много знаний, умений, опыта приходит к тебе за короткий отрезок времени благодаря умным, талантливым, мудрым людям, которые встретились на пути. У меня до сих пор хранятся любительские пленки с горящими детскими вагончиками на фоне кишиневских панорам. Чуря очень подробно разбирал минусы и плюсы в драматургии и режиссерских решениях «Экипажа» и объяснял, сколь многое нужно постичь, чтобы приблизиться к уровню фильма Митты; мы слушали, открыв рот. Я и помыслить тогда не мог, что годы спустя буду снимать парафраз «Экипажа», а подвигнут меня на это не только продюсеры Леонид Верещагин и Никита Михалков, но и — вот ведь чудо! — режиссер оригинального фильма Александр Митта. Когда я взялся за этот проект, то извлек на свет божий сохранившиеся наброски сценариев, сделанные в пору моей кишиневской жизни. Рукописные страницы сохранились и даже не пожелтели. Одна из идей почти без изменений вошла в зрелищную сцену катастрофы на далеком океанском острове. Удивительные испытываешь ощущения, когда снимаешь эпизод, придуманный и записанный тобою в детстве.

Город моего детства и юности был щедр на замечательные встречи. Здесь я познакомился и до сих пор продолжаю общаться с прекрасной Надеждой Чепрага, чей голос символизирует для меня молдавские напевы. Здесь же впервые встретился с певицей Ксенией Георгиади, приезжавшей в Молдавию на гастроли, — с той поры мы общаемся и дружим; Ксения тоже снялась в моей новой картине в небольшой, но важной роли, которая была написана специально для нее.

С огромной благодарностью и трепетом вспоминаю общение с двумя удивительными певицами: Анастасией Лазарюк и Маргаретой Ивануш. Опять же — удивительное совпадение: Лазарюк жила рядом с моей бабушкой, в соседнем дворе, а Ивануш — в соседнем со мной доме на нижней Рышкановке, куда мы с семьей перебрались, когда я окончил школу.

Перед Ивануш до сих пор испытываю чувство вины: будучи первокурсником факультета журналистики, взялся писать о ней, очарованный ее голосом и талантом, и не справился!.. Помню исписанные груды бумаги на своем рабочем столе — черновики статьи назывались «Голос». Я пытался описать то, что описать невозможно: как раскрывается и взмывает ввысь, будто на крыльях, как распахивается удивительный голос Маргареты. А разве можно описать то, что необходимо слышать, чтобы почувствовать?.. Да и человеческие качества певицы — как о них можно было рассказать? Ивануш была — и остается! — такой светлой, чистой, бесконфликтной личностью, что я по неопытности не смог оформить свои мысли и эмоции по отношению к ней в связный литературный текст. Тогда я впервые осознал, что о хороших, лучезарных людях писать сложнее всего. Может, когда-нибудь все-таки смогу воздать должное таланту Ивануш и напишу про нее достойный материал. Или сниму фильм. Кто знает…

И еще одна встреча, о которой не могу не сказать, хотя она произошла уже в Москев. Я знал эту прекрасную актрису по ее замечательным ролям в молдавских фильмах и в театре «Лучафэрул», а однажды даже столкнулся с ней в одной из программ Молдавского телевидения. Но мы не были знакомы. Прошли годы. Я искал исполнительницу важной роли в фильм «Волкодав из рода Серых Псов». Журналист Юлия Семенова, с которой мы вместе работали в газете «Молодежь Молдавии» в 80-х, дружили много лет, написали сюжет для моего первого фильма «Змеиный источник», вдруг предложила:
– Пригласи Тодорашко!
Признаюсь, с опаской отнесся к этой идее. Казалось, народная артистка Молдавии вряд ли захочет ехать в холодную Москву на пробы — а без проб утверждать актрису на роль не хотелось. Но Тодорашко приехала. Группа влюбилась в нее с первого взгляда. Живая, стремительная, задорная, с удивительным чувством юмора и распахнутым сердцем, Евгения Федотовна очаровала всех. Сразу стало понятно, что на эту роль лучше исполнительницы не найти.

Узнав, что по сюжету ей придется скакать на лошади, Тодорашко отправилась в конную школу и — что вы думаете? — освоила верховую езду! В свои почти 70 лет!.. Эта удивительная женщина стала для меня воплощением молдавского народа — доброжелательная, приветливая, хлебосольная, полная любви и терпения, отзывчивости и человеческого тепла. Очень талантливая и трудолюбивая. Работать с Евгенией Федотовной для меня было настоящим счастьем.

Она приезжала на съемки с непременной котомкой, в которой были фрукты и бутыль молдавского вина.
– Евгения Федотовна, не возьму, я не пью! — в который раз отпирался я.
– Это для здоровья! – категорически заявляла она.
И изобрела «методу»: отдавала «гостинец» моим ассистентам — с тем чтобы они поднесли посылку после ее отъезда.

Съемки «Волкодава» — большой, очень сложной в постановочном смысле картины — стали испытанием для всех. Кто-то исчерпывался. Кто-то ломался, не выдерживал напряжения. Но только не Тодорашко. «Терпи, все сложится», — говорила она, когда мне было особенно трудно. И вправду: все, в конце концов, складывалось, и мы выруливали в нужном направлении.

Каждый праздник, с утра, международный звонок. И — голос Тодорашко. Она стала для меня по-настоящему родным человеком. Когда Евгении Федотовны не стало, я почувствовал, что осиротел. Ее провожали в жаркий июльский день — и со всего света съехались в Кишинев ее ученики, любящие ее люди, которые, как и я, осиротели с ее уходом. Я безумно скучаю о ней — так же, как скучаю по тому, прежнему Кишиневу, зеленому «белому городу», где остались мои детство и юность, городу, в который можно вернуться только в снах…

Я понимаю, что города меняются — как сама жизнь и как все люди. Однако, путешествуя по миру, вижу, что многие места удивительным образом сохраняют свою своеобычность. Отдавая дань новым веяньям, они хранят уникальные черты. Таков Рим — но это всем известно. Таков, скажем, Ричмонд — в нем сохранились постройки полуторавековой давности, отремонтированные внутри, но снаружи имеющие изначальный вид. Таковы столицы и небольшие городки Европы…

Мне хочется чтобы меняясь, Кишинев, все-таки оставался прежним: уютным, зеленым, чистым, доброжелательным. Хочется, чтобы старые дворики берегли свой первозданный вид — притом, чтобы, конечно же, были удобны для жизни новых поколений. Хочется, чтобы так же цвела малина в палисадниках, и липы распространяли вокруг свой дивный пьянящий аромат.

И очень хочется, чтобы Кишинев был городом счастливых людей — местом, куда хочется возвращаться снова и снова. И в мыслях, и в снах, и наяву…

Из книги «Мой Кишинев» (Москва-Кишинев, 2015), при подготовке которой использованы материалы сайта «Мой город Кишинев» oldchisinau.com.