«Исследование зла и глорификация зла – не одно и то же». Антон Долин о своей книге «Плохие русские» и кинематографе как соучастии

Кишинев снова посетил самый известный из российских кинокритиков, Антон Долин. В пятницу, 20 сентября, в 19:00 в театре Эжена Ионеско состоится презентация его книги «Плохие русские», в которой он анализирует влияние российского массового кинематографа на становление путинского режима. Культурный обозреватель Игорь Корнилов встретился с Антоном Долиным и расспросил его о зле в кинематографе и кинематографе зла.

И. К. Начнем с провокационного вопроса. Русские — плохие?

Антон Долин. Иногда можно сказать, что у какого-то народа есть набор свойств или черт, хотя, как правило, всё это стереотипы, которые проще опровергнуть, чем доказать. Все люди в мире одинаковые, и вместе с тем каждый человек отличается от другого. Я — за индивидуализм, а любые коллективные действия приводят к ошибкам в оценках.

«Плохие русские» — это кинематографический штамп, который родился во время Холодной войны в Голливуде. Мне показалось соблазнительным вынести его в заглавие книги. В американском кино тех лет китаец, к примеру, всегда был усатым, мудрым и пьющим чай, француза показывали в берете и под аккордеонную музыку. А вот русский в своей ушанке был представителем Империи Зла. Американцы понимали, насколько это смешно, и когда грянула Перестройка, сами же начали над этим смеяться. Национальные карикатуры в период войн возникают обязательно, но кто-то их, к сожалению, принимает всерьез как с одной, так и с другой стороны баррикад. Думаю, сейчас, в период новых противостояний, настало время поговорить о том плохом, что есть в каждом из нас, независимо от национальностей. Моя книга рассказывает о массовом кинематографе, то есть том, который оперирует популярными штампами и примитивными клише. Этот кинематограф сегодня – несомненно соучастник и соавтор той нынешней путинской России, которая и пытается воевать со всем миром.

И. К. Почему все-таки важно всмотреться в российское коммерческое кино?

Антон Долин. Когда идет война, у нас есть всего один способ пытаться ее завершить – это взять оружие в руки и пойти на фронт. Но не все мы одинаковы эффективны в борьбе с противником на поле боя. Например, я себя не представляю с автоматом в руках, стреляющим в кого бы то ни было. Если бы меня призвали в любую армию мира, прежде чем сделать первый выстрел, я бы дал себя кому-нибудь убить, потому что больше чести в том, чтобы умереть за бессмысленное дело, чем в том, чтобы за это бессмысленное дело убить. Мое оружие — это мысли и слова, поэтому мне представляется возможным бороться с нынешним тотальным кризисом, анализируя его причины и те паттерны массового мышления, которые и сделали возможным этот кризис.

Чем громче бряцает оружие, тем большее количество людей увлекается упрощенными концепциями мира, и это упрощение будет вести к тому, что все будут друг друга убивать. Поэтому мы — те, кто оружие в руки не берет, — пытаемся эту сложность мира вернуть и избавиться от той черно-белости, которая позволяет кого-нибудь делить на «хороших» и «плохих».

И. К. Кино несет за собой вину за диктатуру или войну?

Антон Долин. Несомненно. К примеру, Балабанов снял «Брата-2». Виноват ли Балабанов в том, что Путин напал на Украину? С моей точки зрения это вопрос абсурдный. Конечно, не виноват, потому что он давно уже умер. Точно так же, как Рихард Вагнер, написавший ужасающее эссе «О еврействе в музыке», не виноват в Холокосте, который устроил Гитлер. Но как только мы отходим от личности Балабанова и говорим о том, виноват ли «Брат-2» в нынешней войне, вопрос становится другим. Впрочем, я против запрета любых произведений, я – за их анализ, он помогает обезвредить даже самое опасное произведение. Но признать его соучастие в происходящем, как и соучастие эссе «О еврействе в музыке» в Холокосте мы можем. Поэтому мы должны научиться анализировать те произведения искусства, которые порождают и укрепляют тоталитаризм и взаимную ненависть. Так мы уменьшим количество этой взаимной ненависти и поможем обезвредить тоталитаризм. К примеру, возьмем нацизм. Да, сегодня происходит «правый поворот», многие правые популистские идеи в мире торжествуют, однако мы должны все-таки признать, что нацизм – это универсальное зло. Но ведь даже многие годы после поражения Гитлера для людей это не было очевидным. Я уверен, что Зигфрид Каракауэр с его книгой «От Калигари до Гитлера» сделал очень важный вклад в то, что человечество поняло, что из себя представлял нацизм. Понятно, что это капля в море, но море состоит из капель.

И. К. Вы упомянули немецкий экспрессионизм, который то ли повлиял на национал-социализм, то ли предсказал его. К примеру, тот же «Кабинет доктора Калигари». Можем ли мы сегодня проводить аналогии с актуальной ситуацией в российском коммерческом кино?

Антон Долин. Аналогии всегда проводить можно, просто не нужно этим увлекаться. Немецкий экспрессионизм был эпохой великих открытий в кино, а вовсе не тем, что у нас сейчас. Кинематограф был самым популярным из искусств и сильно воздействовал на массы. Конечно, то же самое видение беспощадного будущего в «Метрополисе» Фрица Ланга несомненно могло вдохновлять нацистов. Лангу, пока он в ужасе не бежал в Америку, предлагали ведь возглавить весь нацистский кинематограф. Если же говорить про «Калигари» или «Доктора Мабузе», то в основе образа демонического профессора лежит недоверие к интеллектуалу, крайне важное для нацистской идеологии. Интеллектуал, профессор, умник, — уж не еврей ли он? И вот он хочет захватить власть, манипулировать людьми, и делает это при помощи своего алхимического знания… Всё это восходит к мифу о Фаусте, и неслучайно «Фауст» был экранизирован тем же Фридрихом Вильгельмом Мурнау. Да, эти мысли прямо и косвенно воздействовали на умы, и вопрос в том, отражали ли они только реальность или формировали ее, — это бессмысленный вопрос курицы и яйца. Очевидно, что и отражали, и формировали. С другой стороны, я уверен, что Эйзенштейн также искренне снимал «Октябрь» и «Броненосец Потемкин», как уверен и в том, что мифология благотворности советской власти была укреплена при помощи его гениальных произведений. То же самое можно сказать и о поэзии Маяковского. В России сегодня многие, кто работает в коммерческом кино, не отдают себе отчет в том, что они занимают пропагандой.

И. К. Насколько уместно говорить о пропаганде в развлекательном кино?

Антон Долин. Слово «пропаганда» манипулятивно, и я стараюсь употреблять его крайне редко. Государственная пропаганда, скорее, использует кинематограф. К примеру, когда началась война в Украине, и Голливуд ушел из российских кинотеатров, первое, что в них показали, — это были «Брат» и «Брат-2». Очевидно, что этот выбор не случаен. Если фильм становится орудием пропаганды, хотя авторы этого не имели в виду, в нем есть такие свойства, которые позволяют использовать его. Например, оружием путинской пропаганды «Левиафан» Андрея Звягинцева не сделаешь, как ни старайся. Это невозможно. Превратить в такое орудие «Девятую роту» и «Сталинград», хотя их и сделал выступающий против Путина продюсер Александр Роднянский, вполне можно. В этом и проблема.

И. К. Каковы основные черты путинской идеологии, которые проглядывают в коммерческом российском кино?

Антон Долин. Культ силы и ее отождествление с правдой. Предпочтение справедливости любого рода законности. Релятивизм в отношении добра и зла, преступления и подвига. Грандиозная ностальгия, имперскость в смысле вернуть или воссоздать СССР. Святая вера в то, что «русский мир», он же советский мир – это отдельный, особенный мир, который несовместим с западной цивилизацией. Повторяемость ритуальных действий, к примеру, новогодние праздники, всегда связанные с повтором одних и тех же фильмов, одних и тех же песен. Тема преемственности СССР и нынешней России. Несомненно, культ войны вырос из растущей популярности военного кино. Если вы посмотрите на американский кинематограф, в котором представлены любые жанры, военные фильмы вы там найдете редко. В путинской России они штамповались каждый год. Также это крайний, превышающий голливудский уровень эскапизма, неслучайно проявленный в буме сказочного кино, начиная с грандиозного коммерческого успеха «Чебурашки». Американские, даже полностью детские сказки, всегда связаны с реальностью. Вспомните, к примеру, «Головоломку». Этого же нельзя сказать о российской продукции. Сейчас на Венецианском кинофестивале я смотрел нашумевший фильм «Русские на войне», и мне очень запомнилось, что один из контрактников, воющих под Бахмутом, ходит в футболке, где изображен Чебурашка и где почему-то на латинице написано «Chebu-Russia», то есть Russia, Россия – это часть некой Чебурашки, это страна-Чебурашка.

Одна из проблем актуальной российской ментальности в том, что Сталин здесь не был массово осужден, подобно Гитлеру, по причине одного всегда звучащего оправдания «Зато он выиграл войну». Несомненно, очень большая вина этого лежит на массовой культуре, в том числе на кинематографе, который не позволял сомневаться в святости советского солдата и военного. Всего один раз в своей прозе к этой теме прикоснулся Василий Гроссман, который позволил себе сказать, что сражение сталинского СССР и гитлеровской Германии было сражением двух форм зла. И то, что его роман «Жизнь и судьба» сохранился — это вообще чудо. Мой дедушка, прошедший всю войну, когда я предлагал ему прийти в школу и рассказать о своем опыте, всегда сухо отвечал мне одной фразой: «Там ничего хорошего не было».

И. К. Эта очарованность злом в российском кино уникальна или есть аналогии в других кинематографических школах?

Антон Долин. Зло вообще очень интересно для любого рода художника, первым это заметил еще Джон Мильтон в «Потерянном рае». Все романтики XVIII и XIX веков на этом строили свою этическую систему. На этом построены и все романы Достоевского. Возьмите, к примеру, Ставрогина в «Бесах», страшную личность, педофила. Впрочем, если говорить об американском кинематографе, там исследование зла используют в других целях. К примеру, американская культура выступает против стигматизации определенных констант нашей жизни, при помощи кино разоблачая наши предубеждения. Так, «Шрек» позволяет посмотреть на толстого, грубого хулигана как на возможный моральный авторитет в сравнении с прекрасным принцем, который очень хорош собой, но при этом коварен и поверхностен. Или «Джокер» — он ведь побуждает нас подумать, не рождается ли Джокер из-за того, что привилегированные люди вроде семейства Брюса Уэйна довели общество до такого уровня неравенства, что оно, это неравенство, начало порождать чудовищ. Из этого не следует делать вывод, что Джокер лучше, чем Бэтман, Джокер остается чудовищем, но теперь мы его не только боимся и ненавидим, мы начинаем его понимать. В этом есть большая этическая разница. Исследование зла и глорификация зла – это не одно и то же.

И. К. Самый популярный у массового читателя текст русской литературы ХХ века — это «Мастер и Маргарита» Михаила Булгакова. А ведь этот роман тоже о том, что со злом, с дьяволом, можно сотрудничать. Не видите ли вы и здесь опасность для менталитета в целом?

Антон Долин. Я иначе прочитываю этот роман. Это, конечно же, русская вариация на тему Фауста, и принадлежит она к очень древнему, восходящему к гностикам интеллектуальному канону, который злом считает определенные типы поведения человека, а дьявола — сотрудником Бога в надзоре за миром. Дьявол там не является «отцом лжи», как его называли некоторые богословы. На огромных фресках Страшного суда во множестве средневековых церквей ангелы и демоны действуют слажено. Демоны загоняют в котлы грешников, пока ангелы ведут в Эмпирей праведников. Они не сражаются друг с другом. Эта история о бунте и сражении, описанная Мильтоном, в христианской иконографии и мифологии оказывается представленной сравнительно поздно. «Мастер и Маргарита» — это не история о том, что можно договориться со злом, а о том, что добро и зло зависят от выбора конкретного человека. Дьявол же приходит в Москву эпохи Сталина, потому что это мир, где количество грешников уже выше нормативного, что и приводит к очищающему пожару в финале. Это хорошо показано в последней экранизации, очень близкой идейно к оригиналу.

И. К. Смотрите, этот фаустовский мотив отчетливо проступает в немецкой и русской культуре. Но ведь пободная мысль не в столь многих национальных культурах так явно проглядывает, как в этих двух, вам не кажется?

Антон Долин. Может быть, может быть. Но восходит она к манихейству, где мир дуален, и его дуализм – это не противостояние добра и зла, а скорее противостояние духа и материи.

И. К. Давайте под конец оставим зло в покое. Каким вы видите кино этого года, что из показанного на фестивалях больше всего запомнилось?

Антон Долин. Пока год в кино выглядит скорее как неудачный, я не видел ни одного шедевра, который бы перевернул мое представление о том, что такое кинематограф. Мой личный вывод в том, что сейчас в кино выходят на авансцену молодые женщины, режиссерки, имена которых не слышал раньше никто. На Берлинском кинофестивале победила африканка Мати Диоп со своим фильмом «Дагомея» — это интересная смесь документального и игрового кино. В Каннах Гран-при получила индианка Паял Кападиа за фильм «Всё, что нам кажется светом», это изумительная и тоже открыто антитоталитарная картина. Наконец, на Венецианском кинофестивале всех впечатлила грузинка Деа Кулумбегашвили с ее «Апрелем», она получила специальный приз. Это абсолютно новые для зрителей имена. Хотя, если переходить от попытки обозначить объективные тенденции к субъективному, я бесконечно рад, что Венецианский кинофестиваль выиграл Педро Альмодовар, который наконец получил своего заслуженного Золотого льва. И я дико рад за Тима Бёртона, что он не облажался, снимая сиквел «Битлджуса».

И. К. Я согласен, «Битлджус Битлджус» — это сплошное зрительское удовольствие.

Антон Долин. Конечно, потрясающее кино.