Конец этого года чуточку важнее предыдущих. Завершается десятилетие, и пора подводить итоги всех этих промчавшихся лет, одновременно блистательных и ненастных, мятежных и идеалистичных, сплавивших ощущение шумящего праздника со страхами катастроф и гибели. Эпоха разрывалась между величайшим оптимизмом и не менее глубочайшим пессимизмом. В плане искусства она породила одну из самых интересных волн в литературе и кинематографе.
Уже давно культура не знала такого маленького ренессанса, как в 2010-х. Она определялась, в первую очередь, сменой настроений в постмодернизме (некоторые называют эту новую стадию постмодернизма метамодернизмом, но, наш взгляд, логичнее говорить именно об изменении интонаций): на место иронии и сарказму пришли поэтичность и меланхолия. Не последнюю роль в искусстве 10-х играли постколониализм, мультикультурализм, феминизм, гендерные и квир-исследования.
Культура уходящего десятилетия делала ставку на то, что ранее отвергалось и подавлялось, как бы выносила его из подпольного в магистральное. Она пыталась стать словно зеркальным отражением своей прежней модели, и у нее это хорошо получалось. И, как никогда, было сильно звучание темы самого искусства и людей, принадлежащих к креативной прослойке общества.
В настоящей подборке мы вспоминаем 2010-ые по книгам, которые читали, над которыми думали, которым отдавали свои эмоции и которые в той или иной степени определяли читательскую повестку дня.
2010
«Пражское кладбище» / «Il cimitero di Praga», Умберто Эко
Умберто Эко — один из отцов современной литературы, решивший однажды замаскировать трактат по семиотике под исторический детектив, да так, что навсегда поселился в читательских сердцах. Десятилетие в каком-то смысле открылось его «Пражским кладбищем», последним выдающимся текстом великого итальянца, которого не станет спустя шесть лет. «Пражское кладбище» завершило блистательную карьеру Эко в литературе и всего того, что он своим творчеством представлял. Роман уводит в темные чащи политических интриг XIX века, засыпает читателя теориями заговора, масонством, литературными подделками и жонглирует смесью истории и вымысла. Когда-то Эко навсегда стер границы между «элитарной» и «массовой» литературой, доказав, что их на самом деле нет. Его «Пражское кладбище» — еще один веский аргумент в эту теорию.
«Карта и территория» / «La carte et le territoire», Мишель Уэльбек
Удалено: Рисуя жизнь интеллектуальной элиты современного Парижа, наводняя роман художниками, писателями, редакторами, работниками телевидения, самим самой наконец, Уэльбек создает в «Карте и территории» нечто вроде комментария к состоянию современного мира, его искусству, системе производства и потребления и т.д. «Карта и территория» претендует на то, чтобы быть одним из портретов эпохи. В ней есть очень важное для всех 2010-х ощущение жизни как праздника, который вот-вот оборвется чем-то жутким. Как всегда у Уэльбека, герои заключены в своем одиночестве и не способны его преодолеть, любовь оказывается недостижимой, а их метания по континенту накладываются на мысли о медленном угасании человеческой цивилизации. Угасает ли цивилизация или это крайне субъективный взгляд писателя, — вопрос открытый. Ответ может дать само название, которое отсылает к известному афоризму Альфреда Коржбински: «Карта не есть территория». Изображение объекта и объект — это разные вещи, и путать их не стоит. Перед нами всего лишь карта, а о территории каждый будет составлять собственное мнение. Уэльбек во Франции обладает статусом Кассандры, писателя, который предсказывает все плохое. В «Карте и территории» безошибочно угадан финал десятилетия.
«Начинается ночь» / «By Nightfall», Майкл Каннингем
В 2010-ом вышел и последний восторженно принятой критикой роман Майкла Каннингема «Начинается ночь». Исследуя мир современного искусства и арт-рынка, писатель ведет читателя извилистыми тропами Нью-Йорка, показывает парадные и изнаночные стороны великого города, чтобы из обыденности сплести тонкую сеть поэзии. Каннингем из тех писателей, кто способен даже падение снега описать как момент чуда. В этом поразительном взгляде на повседневность и заключается магия его прозы, сплошь напоенной красотой. 2010-ые были еще и годами нового эстетизма. «Начинается ночь» — отличное его воплощение. Главный герой, арт-дилер Питер Харрис, подобно герою соррентиновского фильма, ищет великую красоту, которая для него суть след божественного присутствия в мире. Однако все, что обречен найти человек, — тленность, конечность и ощущение, что всё мгновенно и всё ускользает. Романы Каннингема всегда и про так, как наша жизнь отражается в литературе, а мы оказываемся очередным пересказом однажды созданных сюжетов, словно отражаемся в их зеркальных лабиринтах. Несколько дней из жизни арт-дилера Питера приоткрывают читателю дверь в индустрию contemporary art, а через него пытаются понять и саму эпоху. В романе почти идеально выдержана грань между иронией и поэзией, комедийностью некоторых моментов и болезненной пронзительностью других. Из темноты ХХ века Каннингему лукаво подмигивает Томас Манн. Каннингем с высоты начала ХХI века лукаво подмигивает Томасу Манну. А над всем этим расписывается эпиграфом Рильке, который точно знает, что «Красота есть начало ужаса».
«Сон кельта» / «El sueño del celta», Марио Варгас Льоса
Как в случае с «Пражским кладбищем» Эко и «Начинается ночь» Каннингема, «Сон кельта» оказался последней безоговорочно удачной вещью самого главного из перуанских писателей, вышедшей за десятилетие. Главные вещи Льосы, будь то «Разговор в Соборе», «Война конца света» или «Праздник Козла», остались позади, однако «Сном кельта» он нащупал очень важное веяние в современной литературе: интерес к документалистике и жанрам, пограничным художественным. «Сон кельта» — это биография борца за независимость Ирландии Роджера Кейсмента, который незадолго до смерти был лишен всех наград и казнен. Созданию романа предшествовала тщательная работа с историческими документами, дневниками самого Кейсмента. Отрывки из них непосредственно использованы в тексте. Принципы документального романа реализованы в «Сне кельта» наиболее полно. Жанровые границы произведения зыбки и могут быть отнесены к литературе non-fiction. Среди творцов «латиноамериканского бума» имя Марио Варгас Льосы вообще стоит особняком. Во-первых, хоть писатель к этому «буму» и относится, он пережил других его представителей и по-прежнему стоит у руля современного литературного процесса. Во-вторых, его произведения не вписываются в пресловутый «магический реализм», который, похоже, вообще покинул Латинскую Америку. Вместо ирреальности и сюрреалистичности писатель исследует другие важные концепты испаноязычной ментальности, будь то трагифарсовое восприятие жизни, секс или политика. Как скажет Льоса в своем следующем романе, «Скромном герое», «цивилизация никогда не была единым движением, <…> средой обитания для всего общества, существовали лишь маленькие замки, возведенные во времени и пространстве, сопротивлявшиеся постоянному натиску грубой, косной, безобразной, разрушительной звериной силы, которая властвовала над миром». Его творчество — в каком-то смысле призыв возводить замки цивилизации и сопротивляться.
2011
«Предчувствие конца» / «The Sense of an Ending», Джулиан Барнс
Роман, за который Джулиан Барнс, один из лучших европейских писателей начала XXI века, получил Букеровскую премию. Главный герой получает неожиданное письмо, которое заставляет его вернуться в дни своей юности и вновь восстановить в памяти историю одной трагедии. Но так ли все было, как он запомнил? Или наше сознание перекраивает реальность по своему вкусу? Чтение «Предчувствия конца» можно уподобить рассматриванию фотографии. Вроде бы, с первого взгляда, все понятно, общая картинка сложилась, но начнешь увеличивать масштаб и вглядываться в детали, и первое впечатление пошатнется. И второе за ним. И третье тоже. «Предчувствие конца» начинается с цепочки обрывочных воспоминаний, ничего читателю не говорящих, но именно вокруг них будет вращаться сюжет, фрагменты обрастут сценами и сложатся в единое полотно. Каждый раз «Предчувствие к конца» поворачивается к читателю новой стороной, заставляет ломать голову на очередной загадкой, задает следующий вопрос, на который снова почти невозможно будет дать ответ.
«Влюбленности» / «Los enamoramientos», Хавьер Мариас
Хавьер Мариас — еще одна значительная страница современной европейской литературы. Его лучшие вещи, будь то «Белое сердце» или «В час битвы завтра вспомни обо мне», тоже остались позади, но «Влюбленностям» удалось приблизить его позднее творчество к былой высоте полета. В испанской литературе Мариас работает примерно на том же пограничном поле между романом и эссе, что и Барнс в британской. Решая во «Влюбленностях» актуальную в современной прозе проблему повествования в пользу рассказчика-стороннего наблюдателя, Мариас вводит читателя в мир работницы мадридского издательства. Каждое утро, на протяжении многих лет, она завтракает в кафе и наблюдает всегда присутствующую за соседним столиком влюбленную пару. Их тихое счастье поднимает Марии настроение перед рабочим днем. Но однажды все оборвется бессмысленным убийством, а Мария станет из стороннего наблюдателя чужой истории участницей интеллектуального и психологического триллера. Важной для Мариаса здесь становится тема относительности реальности. Героине и читателю будут предложены две версии событий, каждая из которых может оказаться правдой, а может — недостатком информации или ложью в целях самооправдания. Что есть реальность? А что только отражение бликов? Или нам достаются исключительно тени? Сложные вопросы, на которые герои и читатель текста будут искать ответы.
«Sapiens: Краткая история человечества» / «קיצור תולדות האנושות», Юваль Ной Харари
Напечатанная в самом начале десятилетия, эта книга настала настолько вездесущей, что породила новый всплеск читательского интереса к научно-популярной литературе. Действительно, редко кому удается рассказать историю цивилизации настолько увлекательно и доступно, как это сделал Харари. Он запустил очень важный процесс деэлитизации знаний: они не принадлежат узкому кругу посвященных, ими должны владеть все. «Sapiens» — блистательный комментарий к современности, рассказ о том, как человечество пришло к ней, отправившись однажды в одиссею от состояния примата к состоянию олимпийского божества. Книга породила два продолжения, несколько неудачное «Homo Deus» и важное для осмысления ситуация конца 10-х «21 урок для XXI века». Взгляд автора на человека и окружающий мир предельно трезв и рационалистичен. Его книги — слепок лишенного иллюзий человеческого сознания — для прочтения обязательны. Именно такого взгляда на вещи нам так не хватает вокруг.
«Моя гениальная подруга» / «L’amica geniale», Эллен Ферранте
Десятилетие характеризовалось еще и активным включением женщин в культуру и общественную жизнь, попыткой разбавить мужское сознание, которое до этого доминировало в истории, женским. «Моя гениальная подруга» Эллен Ферранте — литературный феномен, сначала всколыхнувший читательский мир Италии, а затем и других стран. Это первая книга из «Неаполитанского квартета», ставшего настолько читаемым у себя на родине, что Данте, похоже, был готов вернуться из своих загробных блужданий, чтобы узнать, в чем там дело. Повествование в романе Ферранте начинается в середине ХХ века в неблагополучном районе Неаполя и сосредоточено на дружбе двух девочек и их последующих судьбах.
2012
«Дороже самой жизни» / «Dear Life», Элис Манро
2012 год оказался в отношении литературы достаточно тихим, однако именно тогда вышла последняя книга малой прозы Элис Манро «Dear Life». Через год, в 2013-ом, Манро получит Нобелевскую премию по литературе, ее назовут мастером современного рассказа, нашим новым Чеховым, а в 2016 по трем самым известным ее рассказам («Случай», «Скоро» и «Молчание» из сборника «Беглянка» ) Альмодовар поставит свою «Хульету». Так имя Манро прочно войдет в контекст культуры десятилетия. Ее рассказы, камерные по настроению, сосредоточенные на маленьких жизнях непримечательных, на первый взгляд, людей, выражают некую всеобщую потребность посмотреть на человека вне больших концептов и идей, сосредоточиться на его маленькой жизни. В конце концов, именно Манро удалось впервые увидеть античную трагедию в повседневной жизни нашего современника. Рассказы у нее осенние, северные, подобные климату ее родной Канады. Здесь нет напряженных интриг, это истории-настроения. Читая Манро, словно лежишь на дне лодки, которую ветер несет по водам озера, и ты уносим тоже – в сероватую, неспокойную даль.
2013
«Детство Иисуса» / «The Childhood of Jesus», Джон Максвелл Кутзее
Быть может, самый загадочный текст десятилетия подарил нам мастер южноафриканской литературы Джон Максвелл Кутзее. Теории, что именно происходит на страницах«Детства Иисуса», до сих пор разветвляются, углубляются и размножаются почкованием. Линч с завистью поглядывает со стороны. Сюжет здесь разворачивается в неком обособленном пространстве, одновременно настоящем и условном, чем-то напоминает роман Кормака Маккарти «Дорога», однако в итоге оказывается почти за гранью рационального постижения. В этой невозможности до конца разгадать все его тайны – очарование и магия творения Кутзее. Писателю удается создать некую автономную реальность, живущую по законам, которые постоянно от читателя ускользают. Иногда создается впечатление, что сюжет разворачивается в некой пустоте, где нет ни времени, ни пространства. «Детство Иисуса» — прекрасное подтверждение того, что за гранями реализма скрываются бездны возможностей. Редко кому удается написать настолько абстрактный и удивительный текст.
«Щегол» / «The Goldfinch», Донна Тартт
2013-ый войдет в историю новейшей литературы хотя бы потому, что именно тогда вышел один из самых читаемых романов десятилетия, «Щегол» Донны Тартт. Он оказался универсальным рассказом о важности произведений искусства в нашей жизни, о детстве и взрослении, дружбе, совершенных ошибках и их искуплении. Рожденный как попытка написать Диккенса на современном американском материале, «Щегол» вырос в длинную-предлинную историю и вернул литературе объем и простоту. После «Щегла» оказалось, что и сейчас можно с жадным интересом поглощать книги, настолько же объемные, как и в XIX веке. «Щегол» закрепил возвращение толстого романа в литературный канон, который в начале века провозгласил Франзен. Интерес к крупным литературным жанрам – тоже одна из характеристик 2010-х.
«Время секонд хэнд», Светлана Алексиевич
Завершающая часть цикла «Голоса Утопии», которая нарисовала панораму постсоветской жизни от развала СССР через 90-ые к нулевым и десятым. Самая важная книга, которая поможет понять, что случилось с нами и почему. После этого произведения свои частные проблемы видишь сквозь срез истории и эпохи, начинаешь замечать много подводных камней, но от этого становится только горше. В рейтинге главных книг начала XXI века, составленном The Guardian, «Время сэконд хэнд» заняло третье место. Именно во «Времени секонд хэнд» кульминации достигает пресловутая полифония текстов Алексиевич. Здесь свои монологи произносят люди разных возрастов, поколений, мировоззрений, взглядов; они высказывают разные позиции по отношению к одним и тем же событиям. Эта ужасающая разрозненность общества, атмосфера накаляющейся друг к другу ненависти производят гнетущее, но и ошеломляющее впечатление. В стилистическом плане «Время секонд-хэнд» оказывает едва ли не самым совершенным произведением Алексиевич, в котором соотношение журналистского и литературного достигает гармонии. Примечательной доказывается вторая часть книги, «Обаяние пустоты», которая доказывает, что действительность современной Москвы (и шире — России) – богатый материал для создания рассказов, повестей, романов. В русскоязычной литературе рубежа ХХ-ХХI веков можно выделить усилившиеся тенденции эскапизма: писатели либо конструируют в рамках постмодернизма выдуманные миры, либо предлагают переосмыслить прошлое, которое все еще никак не отпускает. О настоящем не говорит почти никто. Алексиевич показывает прекрасный пример псевдохудожественной литературы на материале современной российской реальности. Особенно можно выделить рассказы о матери и дочери, у которых в 90-х обманом отняли квартиру, а также о приехавшей покорять Москву провинциалке, этакой Бекки Шарп постсоветской эпохи. Через частное Алексиевич показывает историческое, и в этом достигает вершин.
«Теллурия», Владимир Сорокин
Наряду с «Времем секонд хэнд» одно из наиболее значительных событий в истории новейшей русскоязычной литературы, билет в мир, в котором наступил… (здесь читателю предлагается выбрать слово по своему усмотрению, причем ориентироваться можно на разные пласты лексики русского языка). Сорокин воплотил в жизнь все страхи времени, надуманные или нет: в его романе Европа погибла от нашествия исламского фундаментализма, а Россия развалилась на десятки враждующих кусков, усилиями генной инженерии по миру разбрелись и расплодились всякие кентавры, псоглавцы, великаны, девушки с ослиными головами и прочие чуда дивные. Этот хаотический, ощетинившийся, раздираемый мир звенит в ушах читателя в виде пятидесяти главок-фрагментов, каждая из которых написана в своем неповторимом стиле. Здесь и безграмотное просторечие, и высокий эстетизированный слог, и лишенные пунктуации потоки сознания каких-то странных личностей, и даже есть главка, написанная на собственном, кентаврском языке, созданном на основе русского. В плане игры со стилями книга совершенна: Сорокин демонстрирует чудеса литературного пересмешничества. У этого чисто карнавального, во многом контркультурного, но на самом деле очень веселого текста невероятно пронзительный итог: рая на земле быть не может; каждый здесь что-то преодолевает; от чего-то бежит; ищет стержень, который можно вбить в мозг, чтобы зацепиться за него и выдержать; или спасается в иллюзии. Неожиданно для Сорокина, очень-очень неожиданно.
2014
«Мои странные мысли» /«Kafamda Bir Tuhaflık», Орхан Памук
В начале десятилетия Памук несколько отошел от узорчатых постмодернистских игр, которые позволял себе в 90-х, например, в своем лучшем романе «Имя мне Красный». Его стиль обрел легкость, но, как и прежде, центром его творчества остался Стамбул, в поисках меланхоличной души которого писатель однажды набрел на Нобелевскую премию. «Мои странные мысли» — растянувшаяся на десятилетия история продавца бузы Мевлюта с его неуспешной жизнью, которая неотделима от истории города и страны. Меняется Мевлют, преображается и город вокруг него, и сама турецкая действительность. Частное и всеобщее завязаны в общий узел, и всем правит только бесконечная поступь времени с его текучестью и преходящностью. Поэзия и печаль — все, как мы любим.
«Дистанция спасения»/«Distancia de rescate», Саманта Швеблин
Саманта Швеблин, молодой автор из Аргентины, в «Дистанции спасения» уверенно раздвигает границы между рассказом и романом, мистическим триллером и не до конца проговоренным экологическим высказыванием. Нащупать очертания нового жанра у нее явно получилось, как и придать лаконичность малой прозы прозе относительно крупной. Построенный в форме диалога между находящейся в больнице Амандой и шепчущим ей на ухо странным мальчиком Давидом, этот роман-рассказ играет сразу несколькими потоками повествования, которые располагаются друг в друге принципом матрешки. Постоянно меняя рассказчика и точку зрения, Швеблин создает липкую ткань лихорадочного наваждения, где все неверно, двойственно, не объяснено с одной стороны и не требует объяснения с другой. Пожалуй, только испаноязычным авторам так ловко удается заигрывать с природой иррациональности. «Дистанция спасения» — триллер, причем туго скроенный, с грамотно выстроенным саспенсом; он вытягивает из читателя нерв за нервом, чтобы под конец смотать их в клубок, а после пренебрежительно отшвырнуть его в угол комнаты. Это мрачно. Это завораживает. И это прекрасно в своей кажущейся непостижимости.
«Закон о детях» /«The Children Act», Иэн Макьюэн
«Закон о детях» стал одной из самых обсуждаемых книг года в Великобритании. В центре повествования — судья, перед которой стоит непростой выбор, спасти жизнь мальчика или позволить ему умереть, но сохранить его веру. Этический выбор, взаимоотношения светскости и религиозности в современном обществе, фанатизм, который всегда калечит, а также многие другие, не менее сложные и острые вопросы — писатель заставляет читателя задать их самим себе и, возможно, найти хоть какое-то подобие ответов. Лучшие книги — те, которые оставляют вопросы, а не предлагают однозначные ответы на них.
2015
«Маленькая жизнь» /«A Little Life», Ханья Янагихара
«Маленькая жизнь» Ханьи Янагихары — без преувеличения главная книга десятилетия, в спорах о которой были сломаны миллионы читательских копий. Ни один роман за прошедшие десять лет не вызывал настолько бурных обсуждений. Впрочем, ее основное назначение — сделать нас немного человечнее. Удалось ли это Янагихаре? Хочется думать, что да. В 2015 году роман выиграл премию Kirkus Prize, стал финалистом премии National Book Award, попал в шорт-лист Букера, а также был выбран книгой года на Amazon.
Начинающийся как история четырех нью-йоркских друзей, роман постепенно сосредотачивает внимание на фигуре Джуда, его детских травмах и невозможности их преодолеть во взрослой жизни, а также на многолетних взаимоотношениях с Виллемом. «Маленькая жизнь» в числе прочих проблем и вопросов исследует пространство новых человеческих связей, которые формируются сегодня. Кровные узы становятся второстепенными, сообщества начинают возникать и создаваться по новым моделям, а дружеские отношения открывают для этого иные возможности.
Для самой Янагихары «Маленькая жизнь» — произведение, во-первых, о дружбе и непростом соотношении дружбы и любви. Во-вторых, о самоощущении каждого индивида в его теле: роман начинался с серии фотографий, изображающих людей, которым комфортно и дискомфортно в их телах. В-третьих, это исследование замкнутого мира мужчин, которым общественный порядок не оставил языка для эмоций, возможности говорить о боли и чувствах. Янагихара, подобно хирургу, вскрывает этот мир, а гендерные стереотипы — разрушает.
Нарратив в «Маленькой жизни» усложнен: иногда автор применяет переменную фокализацию, перемещаясь из черепной коробки одного персонажа в черепную коробку другого. Есть главы, в которых герой, изнутри которого ведется повествование, называется «он» и только «он», так что читатель должен догадаться, от лица кого мы подсматриваем за происходящим. Наконец, можно найти эпизоды, написанные от первого лица и обращенные к второму: приемный отец Джуда Гарольд ведет мысленные беседы с Виллемом.
«Маленькая жизнь» с ее апелляцией к темам творчества и искусства, героями из богемной среды иллюстрирует все более возрастающую роль креативного класса и творческой интеллигенции в жизни западной цивилизации начала XXI века. Именно эти социальные группы становятся ее главной движущей силой, и Янагихара это неплохо фиксирует. Показывает писатель и плоды ЛГБТ-эмансипации (в романе много открытых гомосексуальных и бисексуальных персонажей), и сложные процессы, происходящие в постиндустриальном обществе, когда имманентности перестают играть роль в самоопределении личности – человек как бы переходит на новый этап развития.
И в то же время в «Маленькой жизни» нет примет эпохи. Мы не знаем, когда происходит ее действие, любые намеки на это отсутствуют. Время оказывается максимально абстрактным. Место действия хоть и прописано точно (Нью-Йорк), однако это не спасает от ощущения, что роман развивается будто в параллельном мире, который одновременно и напоминает наш, и разительно от него отличается.
Писатель максимально подчеркивает неправдоподобность описанного, иногда гротеском, иногда гиперболизацией. Здесь все преувеличенно, все нарочито нереалистично. Избыточность – главный стилистический прием Янагихары. Избыточны не только страдания героев, но и их радости. Жизнь, по Янагихаре, — это нечто, что постоянно колеблется между ужасным и ослепительным. Полутонов нет. Но если приглядеться, наверно, такова всякая жизнь. Всегда — маленькая жизнь.
«Безгрешность»/ «Purity», Джонатан Франзен
Еще одно значимое литературное событие 2015 года — появление нового романа Джонатана Франзена, почитаемого в числе главных писателей наших дней. «Безгрешность» окончательно закрепила возвращение формы толстого романа в современную литературу. Это одновременно и типично франзеновская вещь, и новаторская. По сути, это все та же семейная сага (или несколько семейных саг), но с нелинейной композицией и замаскированная под нечто иное. Здесь найдется место взаимоотношениям отцов и детей, проблемам миллениалов, конфликту поколений, журналистам, которые расследуют похищения ядерных бомб, хакерам, основавшим проекты вроде WikiLeaks.
Образы матерей нарисованы Франзеном с подчеркнуто разрушительным влиянием на сыновей и дочерей. Никто, кроме них, в мире писателя не знает, как лучше сломать жизнь своим детям. Решая банальный вопрос непонимания поколений, Франзен приходит к парадоксальному выводу: каждое поколение вырастает назло и наперекор предыдущему. Воспитывавшаяся в бедной семье девушка восхищается богатыми консерваторами, а дочка миллиардера, увлеченная левыми идеями, обрекает себя на бедность. Такова ирония истории.
Поколение «отцов», утверждает Франзен, так и не решило проблем мира, привело его в плачевное состояние. Есть ли надежда на миллениалов? Писатель оставляет эту возможность и обращается в романе именно к ним.
Меняя в каждой части героев и места действия, писатель бросает читателя из современных Соединенных Штатов в ГДР 70-х, оттуда – в тропические заросли Боливии, и снова по кругу. Повествование трагикомично, но созданные Франзеном человеческие типажи поражают проработкой психологии, точным изображением комплексов и патологий. Франзен — один из тех, кто постиг человеческую психологию до впечатляющей глубины.
В числе основных тем романа – тоталитарность интернета и социальных сетей, а также наша жизнь в эпоху диктатуры Фейсбука. Cоциальные сети предстают в романе нашей новой разновидностью добровольной несвободы. Писатель приводит к мысли, что большинство людей, слабые по своей природе, боятся свободы, так как не знают, что с ней делать, и поэтому стремятся заковать себя в цепи. Интимная, личностная суть человека в социальных сетях стирается, границы между частным и публичным — размываются, а индивидуальность — растворяется в массе. Ценность личности нивелирована и измеряется фикцией популярности.
Препарируя образ Адреаса Волфа, Франзен задает читателю вопрос не является ли во многом болезненная и пришедшая в итоге к тупику жизнь героя порождением общества тотального конформизма, в котором герой рос? Ведь любое действие порождает противодействие, равное ему по силе.
В «Безгрешности» много чисто литературоведческих отражений и пересечений. Сниженным двойником Андреаса Волфа выступит Анабел; история любви Тома и Анабел станет зеркалом для отношений Лейлы и ее мужа-писателя; линии Том-Анабел, Андреас-Аннагрет тоже двоятся; Андреас и Том тоже в каком-то смысле — двойники, которое встретятся в момент падения Берлинской стены. Словно зеркало, разделявшее два мира, рухнет – отражения сольются.
Писатель не щадит никого, сливает противоположности, поднимается над людьми разных взглядов, находя слабые стороны и недостатки в каждом лагере.
Возрождая жанр толстого реалистического романа, Франзен мастерски заигрывает с постмодернизмом: в «Безгрешности» много скрытых цитат и обыгрываний. Мать Пип не просто зовут Пенелопа — это отссылка к «Одиссее», ведь Пип отправляется, подобно Телемаху, искать отца. Само имя Пип – тоже намек, на героя «Больших надежд» Диккенса, чей сюжет обыграется в некоторых сюжетных элементах романа. Андреас отсылает к Гамлету: встретит он в романе и «призрак» своего отца, и отношения с матерью-Гертрудой будет выяснять (мать будет преподавать английскую литературу и рассказывать студентам про Шекспира). Встреченная Андреасом девушка Аннабел окажется плоть от плотью Ларой Гишар из «Доктора Живаго» Пастернака (любимого романа матери Тома, другого важного героя книги). Одним словом, если вы человек начитанный, знакомиться с «Безгрешностью» будет вдвойне интереснее.
«Погребенный великан»/ «The Buried Giant», Кадзуо Исигуро
Интересный литературный эксперимент от Кадзуо Исигуро, который, с одной стороны, написал классическое фэнтези, со ссылками на средневековую английскую литературу, драконами, фантастическими существами и прочими радостями жанра, а с другой в эту жанровую форму облек размышление о коллективной памяти и беспамятстве, а также порассуждал о межэтнических конфликтах. Перед нами одновременно и рассказ о том, как зачиналась Англия, и аллегория об эпидемии потери памяти. Тотальная амнезия, в которую погружены персонажи Исигуро, становится своего рода условностью. Память – великое богатство каждого из нас или проклятие, на которое мы обречены? Забывать – значит двигаться дальше? Выводы, к которым пришел писатель, вызывают вопросы, но интересны для осмысления.
«Solenoid», Мирча Кэртэреску
Мирча Кэртэреску — главная звезда современной румынской литературы и многолетний уже претендент на Нобеля. Его «Соленоид» — более чем восьмисотстраничный том (снова привет толстым романам как одной из главных литературных форм десятилетия), который переплел бытописание с сюрреализмом. Главный герой живет двумя жизнями, дневной и ночной. Его литературные опыты пересекаются с поисками четвертых измерений и шестых чувств. Кэртэреску создает почти борхесовскую вселенную, но если его аргентинский собрат по перу ограничивался малой прозой, то румынский писатель отдает предпочтение форме крупной. 800 страниц чуда, которое оказывается возможным благодаря мастерски организованной прозе Кэртэреску.
2016
«Родина»/«Patria», Фернандо Арамбуру
«Родина» Фернандо Арамбуру — еще один толстый и многостраничный роман, на этот раз из Испании. Это эпическое полотно охватывает тридцать лет истории Страны басков и концентрируется на террористической организации ЭТА. «Родина» — эпическое полотно, которое охватывает тридцать лет баскской истории, концентрируясь на террористической организации ЭТА. На примере двух семей писатель исследует истоки терроризма как явления, заводит читателя по разные стороны баррикад, в стан жертв и убийц. Перед нами одновременно семейная сага, почтенный литературный жанр, который позволяет собрать под одной обложкой множество сюжетных линий, и исторический роман. Лихо закрученный, с множеством сюжетных линий и персонажей, он становится едва ли не фреской современной жизни в Стране басков. В детализации изображения быта и психологии главных героев талант Арамбуру достигает почти толстовских масштабов. Сложно устроенный композиционно, с нелинейной композицией, в которой разные временные пласты постоянно чередуются, роман вырастает в историю о том, как две семьи, разделенные историей, становятся из друзей врагами, а затем проходят очень медленный путь к примирению и прощению. Очень мощное произведение для всех стран с разобщенным обществом.
Подробнее о романе читайте в нашей осенней подборке.
«Осень»/ «Autumn», Али Смит
«Осень» Али Смит — настроенческий роман-коллаж о Брекзите, одной удивительной дружбе и осени как состоянии души и мира. Шотландке Али Смит удалось написать один из самых важных текстов британской литературы последних лет. После голосования по Брекзиту тираж книги разлетелся в считанные дни: читатели принялись искать в ней ключи к фрустрирующей реальности. Однако роман оказался не просто хроникой распада и разъединения, а поэтическим высказыванием о хрупкости человеческих отношений во времена сумерек, которые всегда наступают неожиданно и непредвиденно. Удивительно тонкая книга, точно передавшая настроение поздних 2010-х.
Подробнее о романе читайте в нашей осенней подборке.
2017
«Линкольн в Бардо» / «Lincoln in the Bardo» Джордж Сондерс
«Линкольн в Бардо» Сондерса получил в 2017-ом Букера и удивил всех. Этот роман вернул современной литературе энергию экспериментов с формой и поисков новых моделей письма.Так книги еще не писал никто.Кто-то кололся об этот литературный кактус, пускал слезу, не зная, как это читать, но продолжал упорно сражаться с букеровским лауреатом. Другие, напротив, оценили смелость и новаторство Сондерса, который раньше считался мастером малой прозы, а затем написал роман-нероман, но нечто большое, важное и талантливое. «Линкольн в Бардо» — самая новаторская книга десятилетия с точки зрения формы. Сондерс строит повествование, с одной стороны, делая нарезку из текстов реально существующих исторических документов, а с другой — создает сложный полилог из обрывков фраз мертвецов в загробном мире. Да, где-то в своем Бардо неистовствует Достоевский, дескать, «Бобок»-то придумал он. Но дело не в этом. Сондерс помещает повествование в два мира, человеческий (у президента Линкольна умирает сын) и потусторонний (с младшим Линкольном в Бардо творятся странные вещи, а другие зависшие здесь души пытаются мальчику помочь). Для разных миров – разные модели нарратива. В книге много буддийской философии, небанальные размышления о различных метафизических вещах. Однако впечатление этот роман производит тем хором монологов, которые пытаются произнести по другую сторону реальности некогда жившие и навеки угасшие. Это жужжащий рой жизней, каждая из которых была и от которой ничего не осталось. «Линкольн в Бардо» — литература, которая очень созвучна эпохе Интернета. Это некое воплощение в искусстве идеи социальной сети, где каждому принадлежит свое место и своя роль и где любая жизнь может стать предметом искусства.
«Золотой дом»/«The Golden House», Салман Рушди
Портрет нью-йоркской жизни между 2008 и 2016 годами. История гибели одного семейства, в которой «Великий Гэтсби» встречается с «Братьями Карамазовыми», а фильмы Бергмана — со вселенной DC. Примечательно, что заканчивается роман Рушди образом пожара, который достигает почти вагнеровских масштабов. Пожар уничтожает старое, но и очищает, готовит возможность для обновления. Вот она, катастрофа, предчувствие которой носилось даже в разгар праздника. Этот роман, как ни один другой, иллюстративно закрывает эпоху, оглядывается на нее еще раз, чтобы понять, куда и как идти дальше.
Подробнее о романе читайте в нашей летней подборке.
2018
С двумя последними годами десятилетия в литературе дело обстоит сложно. Во-первых, издательское дело работает медленнее, чем кинематограф, и в печать сейчас выходят произведения, которые в оригинале появлялись в 2016-2017 годах. Во-вторых, 2018 год был годом, когда все вокруг рухнуло, и возведенное здание цивилизации пошатнулось. Примечательно, что в этом году даже Нобелевская премия по литературе не вручалась. 2018 год — кризисный для всей новейшей культуры. Кто-то из потомков, возможно, именно его назовет годом утраты прежних смыслов и ориентиров. Впрочем, в нем было много хороших книг: Букера получил «Молочник» Анны Бернс, а оглушительный читательский успех «Нормальных людей» сделал Салли Руни «Сэлинджером для миллениалов». У Барнса вышла замечательная «Одна история», у Франзена — сборник эссе «Конец конца Земли», а у Харари «21 урок для XXI века»… Наметилась тенденция на рост числа книг, написанных писателями-женщинами. Именно они — в центре внимания крупных литературных премий.
2019
В 2019 году можно отметить небольшое улучшение ситуации вокруг культуру, однако кризис до конца все-таки не преодолен. Самой обсуждаемой книгой стали, наверно, «Заветы» Маргарет Этвуд, получившие в уходящем уже году Букера. О ней мы расскажем чуточку позже, к тому же судить о литературе 2019-го в его конце пока еще рано. Поэтому, как и в случае с 2018 годом, мы не беремся выделять отдельных книг. «Золотой Дом» был самым показательным завершением эпохи, окончившейся в литературе несколько раньше, чем на календаре.
Автор: Игорь Корнилов