О дебютной повести (или, если хотите, романе) Тимура Валитова “Еще одна история осады” (2018) мы рассказывали в рамках одной из наших литературных подборок. Прошедшей осенью у одного из самых многообещающих авторов, которые сегодня пишут по-русски, вышел роман “Угловая комната” (2021).  Стилистически и эстетически это другой текст. Более конформистский, но от этого не менее талантливый. Первоначально роман похож на Джеймса Болдуина, рассказанного языком Кирилла Серебренникова, но дальше текст сделает несколько поворотов, будет балансировать почти на стыке автофикшна и интеллектуальной прозы, жонглировать перед читателем аллюзиями, забрасывать из утонченной Европы в грубую Россию — и обратно. Отображение жизни постсоветской провинции здесь внезапно взорвется отссылками к экзистенциализму, в особенности Камю, а далекая, почти не существующая Франция, окажется мечтой о лучшем мире — каким бы он мог быть, если бы…

Если в “Еще одной истории осады” в сознании главного героя сталкивались Запад и Восток, условные Сарамаго и Памук, в “Угловой комнате” сосуществуют два других культурных кода — европейский и постсоветский. Тимур Валитов внезапно для себя написал роман об их тотальном несовпадении в актуальном контексте. Парижские и нижегородские эпизоды параллельны, а потому пересечься по определению не могут. “Еще одна история осады” была литературно герметичной, но в то же время культурно тяготела к универсальному, “Угловая комната” — вещь очень локальная, погруженная в сугубо российский контекст. Это ни хорошо и ни плохо — это данность.

О современной литературе на русском языке, культурных кодах, литературных отсылках и многом другом мы поговорили c Тимуром Валитовым в следующем интервью.

— Начнем с того, кто такой Тимур Валитов и почему он решил, что обязательно должен писать.

Ужасно начали. Тимур Валитов должен миллионы банку, в котором взял ипотеку. Больше он никому и ничего не должен. Писать тем более. Если хочет — пишет. Чаще не хочет — и не пишет.

— Твои любимые авторы, которые оказали на тебя влияние.

На этот вопрос я могу отвечать часами — но давай ограничимся тремя фамилиями.

Борхес. Великолепный рассказчик, чертовски умный и эрудированный. Вот бы мне хоть малую толику его фантазии. Вот бы, вот бы.

Набоков. Великолепный рассказчик, подчинивший себе русский язык — и даже заменивший его (по крайней мере, для меня).

Памук. Само собой, великолепный рассказчик, очень тонко чувствующий человека, эпохи, пространства. И еще — очень смелый.

— Расскажи, как был задуман и как создавался роман «Угловая комната».

Шесть лет назад я прочитал «Игру в классики» Кортасара — и, впечатлившись, начал писать роман о двух влюбленных в Париже. Это был вычурный и многословный текст, где солнце, искрясь, купалось в фонтанах и в каждом абзаце непременно упоминалась какая-нибудь плас или рю. Этот роман спустя полгода погиб под собственным весом, но я иногда возвращался к его руинам, перечитывал и думал, куда и как его употребить, — были в нем и замечательные фрагменты.

Четыре года назад у меня умер отец — и я почувствовал, что мне нужно записать все свои мысли и переживания по этому поводу. Я хотел быть максимально искренним в тексте, хотел создать документ, в котором не будет ни одной выдуманной детали, — но очень скоро понял, что мне это не интересно: ни как писателю, ни как читателю.

Тогда я решил превратить документальный роман в художественный — и все равно мне не хватало воздуха, было душно от похорон, разговоров на кухне и пьянок. Я вспомнил про «французские» фрагменты — и в тот же момент роман окончательно выстроился в моей голове: в соединении провинциальных пивных с парижскими плас и рю мне увиделось единственно возможное развитие этой истории.

Оставалось написать — а это сложнее всего, это заняло еще три года.

— В своей «Еще одной истории осады» ты сталкиваешь Запад и Восток, в «Угловой комнате» — Европу и Россию. Твои герои как бы существует между различными культурами. А что для тебя значит этот перекресток культур?

Одновременно все и ничего.

Все — потому что я сложен из совершенно разных культур, из разных слоев. Моя мама — татарка, мой отец — русский: с самого детства дома говорили на двух языках, исповедовали две разные религии — и даже приметы и поговорки различались. Мой дядя живет в Европе — и я со школьных лет ездил к нему, видел совершенно другую жизнь, совершенно другие жизни. Мне нравились Пугачева и Coldplay, Денис Драгунский и Филип Пулман, Электроник и Покахонтас. Я уже говорил о Борхесе, Набокове и Памуке — но кроме них: Чехов и Модиано, Газданов и Кутзее, Довлатов и Камю. Между ними немного общего — но они мне одинаково дороги, из них я состою.

Ничего — потому что я не задумываюсь об этом, не сталкиваю культуры специально, не создаю для героев никаких перекрестков. Мои герои существуют в том же пространстве, что и я, — и состоят из тех же материй, что и я.

— В «Угловой комнате» есть много аллюзий на французский экзистенциализм, произведения Сартра и Камю… Почему именно это направление так резонирует с романом?

Самый простой ответ: после смерти отца герой романа оказался в пограничной ситуации — и впервые задумывается о жизни и смерти, и невозможности одного без другого. Он не понимает, в чем смысл его существования — и существования вообще. У него нет никаких ориентиров — и, как ему кажется, никакой ответственности, никаких обязательств. Если бога нет, то все позволено — да, но нет.

—  И не менее важной оказывается фигура Цветаевой и одного из самых важных ее поэтических текстов — «Прокрасться». Почему именно она? И как ты думаешь, действительно ли, победа — обладая талантом, быть может, даже гениальностью, пройти по жизни, не оставив следа?

Целого интервью мало, чтобы поговорить о фигуре Цветаевой и ее значении, — поэтому я отвечу про «Прокрасться». «Угловая комната» невозможна без этого стихотворения: на него опирается, вокруг него выстроено очень многое в романе.

Почему оно появилось в тексте? Потому что мне так проще — говорить через чужие тексты, искать в старых словах новый смысл. И особенно — искать смысл в соединении нового и старого, чужого и своего, в неожиданных совпадениях и несовпадениях, параллелях и противоречиях.

А еще я очень люблю это стихотворение — уже достаточный ответ на все «почему».

А про «не оставить следа» — для меня это не победа. Для меня победа — заставить себя писать, оставить на пустом листе еще предложение, еще абзац. Про других — не знаю: другие сами разберутся.

—  Роман, который ты мечтал бы написать, но он уже существует в истории литературы.

Если нужно выбрать один, то назову «Мгновенную смерть» Альваро Энриге. Я прочитал ее в прошлом году — абсолютный восторг! Это одновременно умная, увлекательная и смешная книга: на каждой ее странице была какая-нибудь мысль, деталь или шутка, которую мне хотелось украсть, — проще было бы написать этот роман самому, вот уж точно.

Ладно, назову еще один — романс, не роман. Если я когда-нибудь напишу что-то, подобное «Памяти памяти», то больше ничего писать не буду.

—  Роман, который ты бы никогда не написал, но он тоже существует в истории литературы.

Роман, который я пытался написать, но не смог — это «Рана» Оксаны Васякиной. У Васякиной получился тот предельно честный документальный роман, которым должна была стать «Угловая комната» по изначальной задумке.

Когда я читал «Рану», то первые сто страниц завидовал и кусал локти. А к концу книги понял, что все к лучшему.

—  Самые важные авторы в современной литературе, на твой взгляд.

Я уже называл Памука (дважды!), Кутзее и Модиано — они живы и продолжают выпускать замечательные романы. Еще — Барнс и Асиман. И Кундера — не теряю надежды на его новые книги. Кундера — пожалуй, один из самых недооцененных современных авторов: его романы на французском нравятся мне не меньше, чем романы на чешском.

Из современных российских авторов — Водолазкин и Сальников. Из авторов моего поколения — Татьяна Замировская, Степан Гаврилов и Игорь Савельев. Очень жду их новые книги!

И новую прозу Степановой тоже жду.

—  Современная русская литература. Над чем ей нужно работать в первую очередь на твой взгляд?

В последнюю очередь ей нужно прислушиваться к чьему-либо мнению.

Единственное, чего не хватает современной русской литературе, — развитого книжного рынка. У нас сложно с литературными агентами, сложно с критиками, сложно с независимыми издательствами, с независимыми книжными магазинами. Очень сложно с магазинами и мероприятиями в регионах.

Еще сложно с читателями, но мне кажется, что достаточно разобраться с вышеперечисленными сложностями — и читатели подтянутся.

— У Трумена Капоте в «Музыке для хамелеонов» есть слова: «Когда Бог дает человеку талант, он дает ему и плеть — исключительно для самобичевания». Талант — это всегда подобная плеть?

Лучше бы этот бог выдавал в пару к таланту силу воли и усидчивость. Талант без воли совершенно бесполезен, один талант — действительно плеть: больно думать, сколько всего ты можешь написать, но не пишешь — потому что не можешь себя заставить.

—  И, наконец, существует ли секрет литературного мастерства. И если он тебе хотя бы немного известен, каков он?

Секретов — нет. Садись и пиши.

Но есть советы. Например: никому не показывай черновики — любое мнение, даже самое лестное, может навредить. Или: когда работаешь над текстом, не думай ни о чем, кроме текста, — ни о повестке, ни о публикации, ни (простите!) о чувствах верующих. У текста своя правда — только она и важна.

Беседовал: Игорь Корнилов