Кишинёв до начала XX века в записках путешественников

Для истории любого города особенно интересными являются воспоминания современников. Сколько бы различных сведений мы ни почерпнули из исторических трудов, архивов и публицистики, сохранившиеся воспоминания людей, посетивших Кишинев столетия назад, являются самыми ценными. Они позволяют увидеть жизнь за застывшей фотографией, движение за лаконичной статистикой, красочную картину за восстановленной историей. Некоторые из воспоминаний прошлого о прошлом Кишинева особенно интересны…

Семь разрушенных церквей

Одним из первых (если не самым первым) является описание города, известное нам по заметкам турецкого подданного Эвлия Челеби, который посетил наши края в 1656 году. Сведения его о Кишиневе кратки и несколько противоречивы — например, Эвлия-паша определяет наш город, как находящийся на берегу Днестра. Впрочем, турок здесь побывал только проездом, и вполне возможно, что на момент написания своей книги его воспоминания несколько стерлись. Собственно говоря, Кишиневу посвящены всего несколько строчек, из которых мы узнаем, что «кварталы его очень красивы», а «дома… также крыты тростником». Cогласно Челеби, «порочные женщины (Кишинева — Ц.С.), выйдя из бревенчатых домов, окруженных садами, приходят и усаживаются приезжему человеку на колени».

Следующее свидетельство появилось почти столетие спустя и принадлежит перу Фон Раана, служившего во времена Русско-турецкой войны 1778-1791 годов в войсках Румянцева, и посетившего в 1788-м Кишинев. Отступающие турецкие части сожгли город, и взору русских предстало «небольшое торговое местечко, сожженое дотла, в котором видны остатки около пятисот домов, базара и семи разрушенных церквей».

Север Востока

В 1812 году, Бухарестский мирный договор, заключенный между Российской и Османской Империей, определил, что территория Пруто-Днестровского междуречья отходит к России. Именно с этого времени (точнее, с 1818 года) начинается, собственно, рост города Кишинева, который из «небольшого местечка» становится, стараниями митрополита Гавриила Бэнулеску-Бодони (или, по другой версии, усилиями армянских купцов, которые дали властям крупную взятку за то, чтобы именно Кишинев, а не выдвигаемые губернатором Бахметьевым Бендеры, обрел данный статус), столицей Бессарабской области. Внезапно возросшая роль города, вместе с деятельностью российской администрации, направленной на обеспечение развития новых территорий, привели к появлению в Кишиневе целого ряда образованных, честолюбивых дипломатов и офицеров из России, которые в своих воспоминаниях живо описывали необычный мир восточного по своей сути городка, каковым был Кишинев в то время. В начале 20-х годов в Кишинев приехал Пушкин.
Так, например, участник военно-топографической съемки Бессарабии А.Ф. Вельтман провел в Кишиневе пять лет, с 1817-го по 1822 год. «Когда я приехал в Кишинев, это был уже не тот город, который я оставил за два или за три месяца. Народ кишел уже в нем. Вместо двенадцати тысяч жителей тут было уже до пятидесяти тысяч на пространстве четырех квадратных верст. Он походил уже более на стечение народа на местный праздник, где приезжие поселяются кое-как, целые семьи живут в одной комнате. Но не один Кишинев наполнился выходцами из Молдавии и Валахии; население всей Бессарабии, по крайней мере, удвоилось. Кишинев был в это время бассейном князей и вельможных бояр из Константинополя и двух княжеств; в каждом дому, имеющем две-три комнаты, жили переселенцы из великолепных палат Ясс и Бухареста. Чалмы князей и кочулы бояр разъезжали в венских колясках из дома в дом, с письмами, полученными из-за границы».

Нравы бытовали еще турецкие, о чем свидетельствует следующая запись: «Войдите в великолепный дом, который не стыдно было бы перенести на площадь какой угодно из европейских столиц. Вы пройдете переднюю, полную арнаутов, перед вами приподнимут полость сукна, составляющую занавеску дверей; пройдете часто огромную залу, в которой можно сделать развод, перед вами вправо или влево поднимут опять какую-нибудь красную суконную занавесь, и вы вступите в диванную; тут застанете вы или хозяйку, разряженную по моде европейской, но сверх платья в какой-нибудь кацавейке, фермеле, без рукавов, шитой золотом, или застанете хозяина. Вас сажают на диван; арнаут в какой-нибудь лиловой бархатной одежде, в кованной из серебра позолоченной броне, в чалме из богатой турецкой шали, перепоясанный также турецкою шалью, за поясом ятаган, на руку наброшен кисейный, шитый золотом платок, которым он, раскуривая трубку, обтирает драгоценный мундштук, — подает вам чубук и ставит на пол под трубку медное блюдечко. В то же время босая, неопрятная цыганочка, с всклокоченными волосами, подает на подносе дульчец и воду в стакане. А потом опять пышный арнаут или нищая цыганка подносят каву в крошечной фарфоровой чашечке без ручки, подле которой на подносе стоит чашечка серебряная, в которую вставляется чашечка с кофе и подается вам. Турецкий кофе, смолотый и стертый в пыль, сваренный крепко, подается без отстоя».

«Все в Кишиневе говорят по-французски»

Среди прочего, описание Вельтмана интересно и потому, что впоследствии представители молдавского боярства довольно легко переквалифицировались в русских дворян, а этикет и нравы весьма быстро изменились. Собственно говоря, этот процесс начался с самых первых лет «столичества» Кишинева, на что указывает дневник другого российского подданного, прапорщика Ф.Н. Лугинина, побывавшего в Бессарабии весной 1822 года, который дал следующее описание городу и его обществу: «Ввечеру был в саду, где ходит несколько офицеров, молдаваны в высоких круглых шапках (самые богатые и знатные); другие не так высоких шапках, но все вроде поповских ряс, полукафтанов разного цвета, снизу коих есть еще узкий кафтан, юбка и панталоны. Дамы одеваются по-европейски; здесь много греков, сербов, арнаутов, коих одеяние очень красиво. Экипажей в городе видно очень много, все коляски и кареты. Город велик, но выстроен нехорошо. Улицы тесны, переулков тьма, домов каменных очень мало, деревянных также, все мазанки по причине недостатку леса. Домы очень малы и тесны. Кишинев расположен в долине по реке Бык.

Господа носят здесь огромные шапки двух фасонов. Но борода означает здесь чин, штаб-офицеры носят легкие шубы меху, что на царских мантиях, шлафороки с широкими рукавами, внизу коих есть это платье. Экипажей хотя здесь много, но особенного вкуса и рода от московских. Кучера одеваются по-гусарски и ездят более парами. Народ вообще бород не носит; булгары носят все красные ермолки, панталоны широкие, связанные внизу так, что заменяют чулок; носят усы.
В Кишиневе почти все говорят по-французски. Дамы любят музыку — танцы такие же, как и в Москве. Местоположение гористо, много колодцев. Ездят более всего все парами, экипажи хорошо разрисованы золотом. Хлеб более белый, народ ест все мамалыгу — из проса; пашут на волах — телеги здесь ужасно высоки, никогда не мажут, и скрып ужасный. Ночью в Кишиневе беспрестанный крик, чтоб береглись от огня, и вопрос — кто идет. Собак тьма, и их, стараясь перевести, бьют. Пьют все вино молдавское, которое не хорошо».

Вольнолюбивый люд

Впрочем, далеко не все жители города и окрестных сел одевались по-европейски — средств хватило далеко не всем. Некоторые пытались добиться благосостояния незаконными путями, в частности, грабежом. Таковыми являлись организованные банды разбойников-гайдуков, которые наводили страх на путников по дорогам неокрепшей еще Бессарабской области. Свидетелем поимки одного из них в Кишиневе стал тот же Вельтман, который в подробностях описывает перипетии случившегося: «Я полагаю, что поэма «Разбойники» внушена Пушкину взглядом на талгаря Урсула. Это был начальник шайки, составившейся из разного сброда вольнолюбивых людей, служивших етерии молдавской и перебравшихся в Бессарабию от преследования турок после Скулянского дела. В Молдавии и вообще в Турции разбойники разъезжают отрядами по деревням, берут дань, пируют в корчмах, и их никто не трогает. Урсул с несколькими из отважных ограбил на дороге от Бендер к Кишиневу купца. Вздумали пировать в корчме при въезде в город. В то время еще никто не удивлялся, видя несколько вооруженных с ног до головы арнаутов; но ограбленный Урсулом прибежал в Кишинев и, заметив разбойников в корчме, закричал: «Талгарь, талгарь!». Народ сбежался; письменная почта была подле; почтмейстер Алексеев, отставной храбрый полковник гусарский, собрал команду почтальонов и бросился с ними к корчме, дав знать между тем жандармскому командиру. Урсул с товарищами, видя себя окруженными, вскочив на коней, понеслись во весь опор чрез город. Только крики: «Талгарь, талгарь!» — успевали их преследовать по улицам. Народ заграждал им путь, но выстрелами прокладывали они себе дорогу вперед, однако же выбрали плохой путь — через Булгарию (улицу Булгарскую). Булгары осыпали их и принудили своротить в сторону к огородам. Огороды лежали на равнине по берегу Быка. Принадлежа разным владельцам, все пространство было в загородях. Лихие кони разбойников перелетали через плетни, но загородок было много, а толпы булгар преследовали их бегом и догоняли; постепенно утомленные кони падали с отважными седоками, и булгары, как пчелы, осыпали их и перевязывали. На окованного Урсула съезжался смотреть весь город».

«Предпочтительная забава»

Бесславно кончивший свой век Урсул не был исключением. Сила по-прежнему являлась основным аргументом в пережившей многочисленные войны, нашествия турок и татар Бессарабии. Основным мужским развлечением простолюдинов была борьба — пивные с кегельбаном и бильярдом появились много позже. Побывавший в Кишиневе в том же 1822 году князь П.И. Долгоруков специально отметил это в своих дневниках: «…ввечеру ходил прогуливаться на Булгарею. Так называют отдаленнейшее предместие Кишинева, населенное большею частию болгарскими выходцами. Тут поставлены в двух местах качели, а у Бендерского выезда происходила борьба. Двое нагих схватываются и пробуют свою силу. Не видал я кулачных боев, но уверен, что эта забава должна быть гораздо предпочтительнее нашей российской потехи. Там подбивают глаза, сворачивают скулы, потрясают внутренние суставы, здесь, напротив, одна ловкость, гибкость и проворство дают победу. Борцы употребляют особенную хитрость одолеть друг друга: то стараются опрокинуть посредством потеряния перевеса, то лягут один против другого и ищут решить превосходство сил руками и грудью. Побежденный валяется в пыли, победителя подымают кверху. Народ приветствует его криком, господа кидают ему деньги. Не заметил я ни во время борьбы, ни по окончании оной какого-нибудь ожесточения или драки. Правда, что у одного пошла кровь носом, но не от удара, а от чрезвычайного напряжения сил. Он отдохнул несколько минут и потом опять вступил в бой с другим болгаром. Зрителей трудно унять. Один полицейский служитель махал саблею, двое болгар беспрестанно отгоняют народ прутиками, стараясь расширить круг, который, однако ж, все становится теснее по мере умножения любопытства. Пушкин был также в числе зрителей. Ему драка очень понравилась, и он сказал мне, что намерен учиться этому искусству».

Таковы некоторые из сохранившихся описаний Кишинева того времени. К середине 19 столетия городок стал городом, внешний вид его преобразился, количество жителей утроилось, были построены многочисленные новые административные здания. В Кишиневе появился Городской парк (парк им. Пушкина), возле центральной улицы были построены известные нам собор и колокольня, новая (верхняя) часть города состояла из каменных домов и улиц, составленных по единому, равномерному геометрическому плану.

За несколько десятилетий Кишинев полностью видоизменился; стала другой и структура общества, состав населения. Восточный колорит сохранялся лишь на рынках и в дворах бедняков, проживавших в старой (нижней) части города. Именно поэтому приведенные выше сохранившиеся воспоминания очень интересны и важны, позволяя нам краем глаза увидеть облик другого Кишинева — городка с очень сильным восточным характером.

«Откуда деньги для поездки в Кишинев?»…

К концу 30-х годов 19 столетия Кишинев уже походил на областную столицу. Несмотря на еще многочисленные проблемы, как, например, отсутствие мощения на улицах, пыль, грязь и ощущающаяся во всем провинциальность, город уже выделялся на фоне других крупных населенных пунктов Бессарабии. Интересно описание Кишинева, сделанное английским путешественником Элиоттом, который посетил наши края в 1839 году. Он пишет следующее: «Вид Кишинева с высоты близлежащего холма впечатляет. Размеры города, его церкви с окрашенными в зеленый цвет куполами и новые белые дома придают ему превосходство над всем тем, что мы видели с того момента, как покинули Венгрию». Любопытны, хоть и весьма краткие, наблюдения относительно кишиневского общества, сделанные англичанином. Согласно Элиотту, Кишинев был одним из немногих городов, где постоянно обитали цыгане, чьи «женщины выглядят лучше, чем коренные русские, но скрывают свою красоту за многочисленностью бессмысленных побрякушек», а вся торговля принадлежала евреям, коих было около десяти тысяч и которые постоянно жаловались на отсутствие снисходительства со стороны властей.
В начале весны 1854 года через Кишинев проехал молодой подпоручик артиллерии российских войск, который направлялся в Румынию на службу в артиллерийскую бригаду Дунайской армии. Звали его Лев Толстой. Через месяц, по поручению командования, он вновь посетил наш город, вернувшись сюда еще раз осенью и оставшись до ноября. Согласно дневникам Толстого, город был «провинциальный, красивый, оживленный по случаю приезда великих князей: Николая и Михаила». Столь скупое описание не способно передать той привязанности к Бессарабии, которая установилась в душе великого писателя — впоследствии он хотел (но так, к сожалению, и не успел) написать воспоминания о жизни в Бессарабии. Более того, он хотел вернуться в наш город перед самой смертью. Об этом сохранилась запись в дневнике, сделанная за три месяца до кончины. Она банальна и лаконична — «Откуда деньги для поездки в Кишинев?»…

«Странный и очаровательный пейзаж»

Кишинев конца 19 века предстает перед нами в мемуарах другого известного русского творческого деятеля — знаменитого художника Мстислава Добужинского, который провел в детстве несколько лет в нашем городе. Первое, что поразило мальчика, было обилие фруктов: «Когда мы подъезжали к Кишиневу (был август), няня охала и ахала, видя, как зря “валяются” арбузы на полях. У нас этот плод был привозной и довольно драгоценный, тут же, как мы узнали, воз стоил один рубль!». Сам город показался ребенку весьма малоинтересным (что было естественно, после Петербурга): «Я увидел низенькие домики-мазанки, широкие улицы и страшную пыль (которая потом сменилась невылазной грязью), визжали и скрипели арбы своими допотопными дощатыми колесами без спиц, на этих “колесницах” возлежали черномазые молдаване в высоких барашковых шапках, лениво понукавшие невероятно медлительных волов: “Цо-гара, цо-цо”. Евреи катили тележки, выкрикивая: “И — яблок, хороших виборных моченых и — яблок”. Вдоль тротуаров, по всем улицам, тянулись ряды высоких тополей, всюду бесконечные заборы — плетни, и веяло совсем новыми для меня, какими-то пряными запахами». В воспоминаниях Добужинского упоминается и центральный парк: «В ту первую зиму после Петербурга Кишинев был засыпан глубоким снегом. Мы иногда гуляли с отцом в большом городском саду, и я забавлялся, как тучи ворон и галок, когда мы хлопали в ладоши, снимались с голых деревьев и носились с карканьем и шуршанием крыльев, что мне напоминало наш петербургский Летний сад. Развлечений было мало, мы лишь побывали в кочующем цирке Труцци, где запах конюшен напоминал мне сладкие детские впечатления петербургского цирка Чинизелли. Однажды в офицерском собрании давал сеанс заезжий “художник-моменталист”, и я любовался его ловкой рукой, выводившей с одного маха карикатуры (конечно, и Бисмарка с тремя волосками на лысине), и хитрым умением сделать пейзажи из случайной кляксы». Однако «весной Кишинев необычайно похорошел. Уже в конце февраля стало теплеть, и скоро все фруктовые сады, в которых утопал город, и которыми были полны окрестности, еще до листвы покрылись, как облаком, белым и бледно-розовым цветением черешен, яблонь и абрикосовых деревьев. Мы с отцом часто ездили в коляске за город и любовались этим странным и очаровательным пейзажем».

Дикое ожесточение

В 1903 году, сразу же после печально известного еврейского погрома, наш город посетил известный писатель В.Г. Короленко, результатом чего стал его знаментиый очерк «Дом № 13», посвященный последствиям случившегося. Среди прочего, он пишет, что «в Кишиневе полиция принимала самые строгие меры. Но следы погрома изгладить было трудно: даже на больших улицах виднелось еще много разбитых дверей и окон. На окраинах города этих следов было еще больше». Старая часть города, где обитало большинство евреев, предстает следующим образом: «Ехали мы долго и, миновав людные широкие и сравнительно культурные улицы нового города, долго вертелись по узким, кривым, очень своеобразным переулкам старого Кишинева, где камень, черепица и известка глушат тощие деревца, растущие тоже из камня, и где, кажется, носятся еще тени каких-то старых историй времен боярства, а может быть, и турецких набегов. Дома здесь малы, много каменных стен, как бы маскирующих входы во дворы; кое-где сохранились узкие окна, точно бойницы».

О самих последствиях погрома, видимых еще во время приезда Короленко, мы можем судить по следующему описанию: «Двор еще носит выразительные следы разгрома: весь он усеян пухом, обломками мебели, осколками разбитых окон и посуды и обрывками одежды. Достаточно взглянуть на все это, чтобы представить себе картину дикого ожесточения: мебель изломана на мелкие щепки, посуда растоптана ногами, одежда изодрана в клочья; в одном месте еще валяется оторванный рукав, в другом — обрывок детской кофточки. Рамы с окон сорваны, двери разбиты, кое-где выломанные косяки висят в черных впадинах окон, точно перебитые руки. В левом углу двора, под навесом, у входа в одну из квартир, еще виднеется ясно большое бурое пятно, в котором нетрудно узнать засохшую кровь. Она тоже смешана с обломками стекла, с кусками кирпича, известкой и пухом».

В Кишиневе начался XX век, ознаменовав закат царской власти и приход новых времен — Кишинева румынского, Кишинева советского, наконец, Кишинева независимого… Для каждого из этих периодов характерны свои воспоминания, свои путешественники, свои свидетельства и свои барды. Эти описания таят также немало интересного. Важно другое. Наш город всегда был красочным и полиэтничным, местом встречи Востока и Запада, средоточием самых разных миров, воли и судеб.

автор: Станислав Церна