Галина Юзефович: “В плохое время людям нужны книги”

На прошлой неделе Кишинев по приглашению Ёлки Флиман и в рамках проекта #ПРОчтение Натальи Давидович посетила Галина Юзефович — главный литературный критик из России, известный едва ли не каждому любителю чтения. В молдавской столице она провела встречи с читателями, мастер-класс, ответила на все интересовавшие публику вопросы, а также посетила местный книжный клуб. С Галиной Юзефович мы встретились в конференц-зале отеля, где она остановилась, чтобы вдали от суеты и спешки побеседовать о литературе — так, будто бы мир не тонет на наших глазах, так, будто бы мы снова в какой-нибудь воображаемой прекрасной эпохе, где дожди только целительны, а грозы не омрачают небес.

Разрешаем подслушать наш разговор и вам.

— В первый ли раз вы в Кишиневе, какие у вас есть стереотипы, ожидания, быть может, литературные ассоциации с нашим городом?

Да, в Кишиневе я впервые. Я очень давно хотела сюда приехать, мы много раз пытались договориться, но постоянно что-то не получалось. Моя главная литературная ассоциация с Кишиневом — сказка про Андриеша Емилиана Букова. Это одна из самых важных книг моего детства. Ее обожал и до сих пор любит мой отец, у нас дома было одно из первых ее изданий, зачитанное до дыр. Его читал в детстве мой папа, его же он читал мне вслух в моем детстве, его я читала своим детям, поэтому и Фэт Фрумос, и Иляна Косынзяна буквально живут у меня дома на правах близких родственников. Я понимаю, что эта ассоциация может быть наивной, но для меня идея увидеть Молдову и Кишинев всегда была желанием оказаться в сказочном мире моего детства, который для меня оказался удивительно важным. Второй мощный порыв приехать в Кишинев я испытала, когда года два назад прочитала роман писателя из Молдовы, живущего в Канаде, Бориса Клетинича «Мое частное бессмертие». Как у критика, у меня к этому роману есть претензии, но для меня всегда очень важный показатель качества прозы — если ты хочешь попасть в мир, созданный писателем. Тот мир Кишинева, который рисует Клетинич, стал для меня очень волнующим и привлекательным.

—Когда началась война, на своей странице в Facebook вы написали, что почувствовали, как всё, что вы делали в предыдущие годы, вмиг обесценилось. Осталось ли у вас это ощущение и сейчас?

В первые дни у меня действительно было ощущение, что мы занимались какими-то бирюльками в то время, как у нас на глазах фактически готовилась страшная война, что мы все ошиблись, что мы все не справились, что мы все не то, чтобы виноваты, но мы все делали не то и не так…

Прошло время, и мое внутреннее отношение к моей жизни и работе изменилось. Я обнаружила, что люди, которые читают книги, которым важно слышать мой голос в подкасте, читать мои рекомендации, они все не исчезли, и, более того, их потребность стала даже более острой, чем в мирное время. Удивительным образом мы все сейчас видим, что книжные продажи растут. Они растут в Москве, они растут в Петербурге, они растут в Америке – да почти везде. В плохое время людям нужны книги. Это — аксиома.

Более того, мне стали писать люди и рассказывать свои истории. Как, например, кто-то читал в Харьковском метро, укрываясь от бомбежек, и находил в этом спасение. Кто-то другой читал в спецприемнике, куда попал за участие в антивоенном митинге в Москве или Новосибирске. Теперь этим людям важно иметь возможность поделиться своим книжно-экзистенциальным опытом с другими, и я думаю, этот диалог нам всем сейчас очень необходим. В конце концов, война закончится, а люди останутся, и мосты между нами еще придется наводить. Литература — это то, что нам может помочь.

— Вы как-то говорили о колониальности русской литературы. Как вы думаете, как она должна измениться после событий 2022 года?

Мне кажется, пространство русской – или, вернее, русскоязычной – литературы сегодня нуждается в некотором переосмыслении. Мы привыкли смотреть на него как на единое универсальное, и различия внутри него на протяжении десятилетий тщательно нивелировались, стирались. Есть много писателей из Беларуси, которые пишут по-русски, но все-таки у них своя особенная литература, с характерными только для них нотками – достаточно вспомнить Татьяну Замировскую или Ольгерда Бахаревича, пишущих на отчетливом «беларуском русском». Есть много писателей из Украины, которые пишут по-русски, но едва ли тексты, похожие на тексты Алексея Никитина или моего любимого Алексея Гедеонова, могли бы появиться в Москве, Петербурге, на Урале или Дальнем Востоке. Я думаю, после войны нам придется заново продумывать и принимать эту реальность — не одной «русской литературы», но множества русскоязычных литератур – из Молдовы, Казахстана, Армении, Беларуси, Украины – использующих русский язык в качестве медиа, трансформирующих его и преображающих в соответствии с собственными потребностями… Есть похожие прецеденты — посмотрите, например, на литературу стран Британского Содружества. Каждое из государств, когда-то входивших в Британскую империю, пишет сегодня по-своему, и никто, я думаю, в здравом уме не назовет англоязычную литературу Индии, Австралии или Нигерии в строгом смысле слова «английской». И, тем не менее, это одно большое культурное пространство английского языка – вариативное, разнообразное, живое, но все же во многом единое.

— Для меня всегда аналогичным примером была и Латинская Америка. И более того, при Франко именно бывшие колонии оказались более свободными, и это была одна из причин “латиноамериканского бума” в литературе.

Именно, но все-таки заметьте, что латиноамериканские литературы — это не испанская литература. У каждой из них свое лицо – мексиканское, чилийское, кубинское, аргентинское, и то, что делает их неповторимыми.

— Поделюсь с вами одним субъективным наблюдением, мне будет интересно узнать ваше мнение. У меня сложилось впечатление, что в последние года два в литературе чувствуется усталость. У крупных писателей выходят новые вещи, но на все можно повесить ярлык «не лучшее у автора». Скажем, «Чумные ночи» Памука больше не «Имя мне Красный», «Клара и солнце» Исигуро больше не «Остаток дня». Что вы думаете по этому поводу?

Я не вполне согласна с этой точкой зрения. Например, только в прошлом году у Джонатана Франзена вышел роман «Перекрестки», и это, на мой вкус, лучшая вещь в его писательской биографии. То, о чем вы говорите, — скорее вопрос смены поколений. Сейчас в литературу вступают новые писатели, в основном те, кому около тридцати. Поэтому меняется и сама литература, и подходы к ней, но говорить, что это усталость — нет, не думаю, что это правильно. Меняется культурный контекст, а вместе с ним и наше восприятие. Да, «Чумные ночи» — не лучший роман Памука, но если бы он вышел в другое время, он смотрелся бы иначе. Каждому времени свои книги, и мы сейчас присутствуем при довольно плавном, но все же заметном переходе от одного периода к другому.

— Какие из последних прочитанных вами книг вас впечатлили больше всего?

Одно из самых сильных читательских впечатлений— это все те же «Перекрестки» Джонатана Франзена. Да, он снова написал историю про дисфункциональную семью — четырех непутевых детей и их не менее непутевых родителей. Но если в предыдущих книгах Франзен был подчеркнуто холоден и отстраненно наблюдал за героями, здесь он проникается к ним любовью, и это дает невероятный, почти толстовский эффект. «Перекрестки» — первая книга, которую я смогла прочесть так, как читала до войны — полностью погрузившись в созданный автором мир. И вообще, кошмары этого года научили меня одной простой вещи: я поняла, что главное для меня в книге — это все-таки любовь, причем в широком смысле. Автора – к героям. И каждого — ко всем людям вокруг. Без нее мы пропадем вовсе.

Из последнего русского также прекрасен «Оккультрегер» Алексея Сальникова — текст, на мой взгляд, равновеликий его «Петровым в гриппе». Удивительная, фантасмагоричная история, дарующая утешение и надежду на возможность какой-то глобальной гармонизации общества.

— А какие книги из анонсированного вы ждете больше всего?

И снова Франзена! Его «Перекрестки» — только первый роман в трилогии, и он обещал следующую книгу довольно быстро. К концу этого года, например, уже планируется выход второй. Так что буду следить за новостями.

У Яны Вагнер скоро должен выйти новый роман-катастрофа «Тоннель» — история людей, оказавшихся запертыми в автомобильном тоннеле под Москвой-рекой. Сейчас, мне кажется, вообще будут востребованы романы-катастрофы — как метафора времени, в котором всем нам оказалось очутиться.

У Евгения Водолазкина скоро выйдет новая работа «Чагин», и ее я тоже очень жду.

И уже очень долго, больше десятилетия я жду новый роман любимейшего моего американского писателя Джеффри Евгенидиса. Его последняя крупная вещь — The Marriage Plot — выходила, страшно представить, в 2011 году. С этих пор он все обещает новую книгу, и каждый раз его обещания так и остаются словами. Но я видела анонс, что в этом году, наконец, его новая книга увидит свет – не знаю, верить или нет, но кто ж мне запретит надеяться.

— Да, почти, как Каннингем, который уже который год обещает дописать свою Glory и каждый раз забывает… Однако у меня к вам такой вопрос: книга, о которой у вас сложилось самое теплое впечатление.

Я не открою вам ничего нового, так как говорю об этом постоянно. Это книга Владимира Галактионовича Короленко «История моего современника», наверно, самая важная для меня. Вообще с Короленко у нас вышла очень интересная история. В советское время не знали, что делать с его творчеством, потому что он никуда не вписывался. Это проблему решили тем, что записали его в детские писатели. Поэтому он остался в памяти многих, как автор произведений, которые дети — и обычно с огромным скрипом — проходят в школе: «Дети подземелья», «Слепой музыкант»… Но на самом деле это очень многоплановый автор, который был выдающимся правозащитником, заступался за всех, с кем обращались несправедливо – так, например, именно он добивался правосудия в знаменитом Мултанском деле, когда вотяков обвинили в ритуальном убийстве, вместо доказательств основываясь на совершенно пещерной ксенофобии. Семисотстраничная «История моего современника» — рассказ о первых тридцати годах его жизни — это возможность для читателя оказаться внутри очень хорошего человека. В этом году до войны я даже думала поехать по местам Короленко в Украине – в Полтаве, Житомире, Ровно…

— Короленко был связан и с Кишиневом. Приезжал писать о еврейском погроме 1903 года, у него есть рассказы о Румынии «Наши на Дунае», «Турчин и мы. Из впечатлений в Добрудже»… Поэтому в каком-то смысле сейчас вы тоже в местах Короленко.

Конечно, это еще одна важная литературная ассоциация с Кишиневом.

— Отталкиваясь от Короленко и его автобиографической прозы… Что вы думаете о популярном сегодня автофикшне? Не кажется ли вам, что уходит сама суть литературы как искусства стать на страницах книги кем-то другим?

Автофикшн — вещь очень интересная, но и обманчиво простая. Она создает иллюзию, что можно попросту рассказать о своей жизни, пренебрегая правилами и техниками сторителлинга, и у вас получится хорошая книга. На самом деле все не так просто – книга, написанная в обход традиционных правил, на самом деле должна писаться по другим правилам, а не вообще без правил. Книга, написанная без рефлексии, без структуры редко бывает по-настоящему стоящей. Поэтому я бы не рекомендовала слишком уж увлекаться автофикшном молодым авторам. Это очень трудно, и, наверно, единственный, кому удалось стать успешным в этом направлении – это норвежец Карл Уве Кнаусгор, причем в его цикле хороши именно первые книги, дальше он начинает слабеть и повторяться. Но вчитайтесь в Кнаусгора, это очень прихотливо, сложно и умно устроенная проза, а не банальная попытка рассказать «все как было». Да, он отказался от классической сюжетности, от арок героев и прочих типичных приемов, но при этом изобрел множество своих собственных нарративных структур, которые держат повествование. Поэтому повторю, автофикшн — это очень сложно, до него нужно дорасти. И тот же Кнаусгор прежде, чем перейти к автофикшну, выпустил несколько традиционных и довольно успешных романов.

— Как-то вы сказали, что «литература — это развлечение одинокое». Вы и сейчас так думаете?

Первоначально – и в процессе создания, и в процессе чтения — она занятие одинокое, но затем становится предметом для обсуждений, для порождения новых идей, для новых знакомств. Недавно в нашем книжном клубе мы обсуждали «Погребенного великана» Исигуро. Это было очень непросто – уже шла война, и темы, затронутые Исигуро, казались болезненно, неприятно актуальными, и все же мы все, люди очень разных взглядов, смогли прийти к какому-то хрупкому согласию и взаимопониманию. А еще даже в самых острых местах дискуссии мы сумели не поссориться и сохранить в фокусе внимания именно книгу, а не те ассоциации, которые она в нас неизбежно вызывает. Иными словами, литература объединяет людей даже поверх идеологических границ и предубеждений. Впрочем, у этого есть и оборотная сторона: иногда обнаруживаешь, что ты и люди совершенно противоположных (вплоть до людоедства) взглядов можете любить одни и те же книги, «вырастать» из общих тех же текстов.

— И все-таки культура может нас спасти от варварства?

Литература может сделать лучше отдельного человека – добрее и гуманнее, но спасает ли она от варварства народы и цивилизации? Нет, не уверена… Посмотрите на Германию – великая немецкая культура не спасла от Гитлера. Стейнбек, Фолкнер, Готорн не спасли Штаты от ядерной бомбардировки Хиросимы. Я не могу вспомнить ни одного случая, когда великая культура спасала бы хоть какую-то страну от преступлений и зверств – не уверена, что русская литература, великая русская культура могла нас от чего-то спасти.

— И, наконец, что бы вы хотели сказать вашим молдавским читателям и слушателям?

Я скажу ужасно банальную и пафосную вещь: не рвите те культурные связи, которые были вам дороги. Не спешите отказываться от того, что любили, даже если вам кажется, что на это любимое сейчас легла мрачная тень. Если вы любили Пушкина, Цветаеву или, допустим, Водолазкина с Сальниковым, не спешите говорить им «прощай». Сказать «прощай» вы всегда успеете – не торопитесь с этим решением. Помните, как в сказке Иван Царевич говорил Серому Волку? «Не ешь меня, я тебе еще пригожусь» — вот так же и они. Глядишь, еще пригодятся, когда нужно будет искать опору для диалога с людьми, оказавшимися волей случая по другую сторону баррикад, где бы эти баррикады ни проходили.

Беседовал: Игорь Корнилов