«Прекрасное «Кабернэ» можно здесь получить за 25 лей кварту»: Кишинёвская весна 1933 года в воспоминаниях поэта Игоря Северянина

Воображаю, как вишнево

И персиково здесь весной

Под пряным солнцем Кишинева,

сверкающего белизной!

Игорь Северянин, 13 марта 1933

В 1933 году в Кишинев приезжает знаменитый поэт, основатель литературного направления эгофутуризм, Игорь Северянин. Именно в Кишинёве завершается его годовое турне по Румынии, Югославии и Болгарии. Здесь по воспоминаниям писателя Семёна Стодульского, 46-летний Северянин влюбился в певицу кабаре Викторию Шей де Вандт.

Стодульский знакомится с Северяниным во время выступлений поэта в Бессарабии. Из переписки Северянина и С. И. Стодульского сохранилась лишь одна открытка, опубликованная в статье Михаила Хазина «Пушкинские мотивы» (Кодры. Кишинев, 1983. № 3. С. 61). Печатается по тексту журнала.

Семен Ильич Стодульский. Воспоминания о Северянине

“В 1933 году, проездом из Варшавы в Белград, в Кишиневе остановился Игорь Васильевич Северянин. Он был хорошо принят местной публикой, широко поддержан журналистами и литераторами. Предполагавшаяся остановка его здесь на несколько дней продлилась до двух месяцев.

В редакции газеты «Бессарабское слово» Игорь Васильевич рассказал о поездках, совершенных вместе с женою по городам Европы, где он читал свои стихи русским эмигрантам.
Поэт рассказал и, по просьбе редакции, описал некоторые имевшие отношение к нему примечательные эпизоды…

Он выразительно читал стихи, особенно когда бывал в хорошем настроении, а оно было неустойчивое, менялось из-за пустяков. Достаточно было увидеть в зале, во время декламации, неприятную физиономию, и настроение сразу портилось. Поэтому он старался не глядеть на слушателей, взгляд его скользил над их головами. Игорь Васильевич говорил, что на него хорошо действует запах вербены, и огорчался, что не находит таких духов.
А мне они попались, и я подарил ему флакончик. Он был очень признателен.

Во время нашего разговора раздался громкий стук в дверь.
Вошел человек в кучерском армяке и подал письмо. Знаменитый борец Заикин, узнав, что поэт находится в Кишиневе, приглашал его на свою свадьбу.
— Иван Михайлович приказали сейчас же вас привезти! — сказал извозчик.

Северянин ответил, что плохо себя чувствует и не может приехать. Так и не встретились они в нашем городе,

Несмотря на солидный возраст, 46 лет, Игорь Васильевич воспылал юношеской любовью к В. И. Шей де Вандт. Ей он посвятил стихотворение, напечатанное в газете «Бессарабское слово» 5 мая 1933 года.

…Девушка, обладавшая способностями и вкусом к музыке и поэзии, ценила его и привязалась к нему, Они мечтали о предстоящих поездках по разным городам. А Фелисса Михайловна лучше знала своего супруга.
— Чем бы дитя ни тешилось… Но это скоро пройдет, — сказала она. И с грустью добавила: — Я больше всего хочу, чтобы он был счастлив. И если бы знала что другая даст ему это… — Она вздохнула.
Предсказание ее исполнилось. Любовь быстро выветрилась из сердца влюбленного поэта.

Мы встречались ежедневно. Часто беседовали о поэзии и поэтах.
Игорь Васильевич рассказывал о своих поездках, выступлениях и интересных встречах…

В Кишиневе состоялись три вечера Северянина, 17 и 31 марта и 28 апреля. Первый и последний прошли в зале примарии (городского управления), а второй — в театре «Экспресс». Успех был полный. Он был вызван не только известным именем выступавшего автора, нo и его исполнительскими данными.

Для сонного Кишинева того времени имела значение широкая и громкая реклама устроителей этих вечеров, проведенная под звуки фанфар и барабанов. Они провозгласили Северянина «королем поэтов», пригласили сказать вступительное слово известного врача, директора Костюженской больницы Анатолия Дмитриевича Коцовского. Сделали все, что могли и что посчитали нужным.

Я получил разрешение директора психиатрической больницы на организацию вечера и там. Это не требовало расходов и обещало большой сбор. Директор предполагал, что через несколько дней можно будет устроить и второе выступление поэта.

В этом лечебном учреждении находились не только умалишенные, но и нервнобольные, работал многолюдный медицинский и обслуживающий персонал. Здесь нередко бывали концерты.

Это заинтересовало Игоря Васильевича.
— Может быть, сумасшедшие лучше поймут меня, нежели здоровые, — сказал он, улыбаясь, но с горечью в голосе.

Кто-то шепнул Фелиссе Михайловне (супругe – примеч. rimty), что осуществление такой затеи может вызвать насмешки. Этого не случилось бы, но видя, что она затрудняется решить вопрос о выступлении в лечебнице, я не настаивал.”

Воспоминания поэта Игоря Северянина

Цветущая Бессарабия
(Письмо из Кишинёва)

Пряное, ананасное солнце горячим, почти пахучим и золотистым ливнем заполняет весь двор отеля и устремляется в распахнутые настежь окна в нашу комнату. Южная весна покорила город. Еще неделю назад ничего подобного не были, сыпался снег, дул резкий ветер. Но вот уже четвертый день все круто и сразу изменилось. Многие ходят уже без пальто. На солнце 16 градусов. Через две-три недели будет все зелено и душисто.

Здесь происходит все это мгновенно. Я слегка nростудился в пути, несколько дней не выхожу никуда, берегусь перед завтрашним своим вечером. С утра до позднего вечера приходят люди. Один сменяет другого. Иногда набирается в комнате человек пять-шесть. Приходят редакторы местных русских газет (их в Кишиневе четыре, и все ежедневные!), интервьюеры, молодые (часто они бывают и пожилыми) поэты. общественные деятели, наконец, просто обыватели. Все жмут руки, улыбаются, поздравляют с приездом.

Много все-таки добрых и ласковых людей на свете. Не все еще стали сухими и черствыми. Приносят апельсины, местные сласти, книжки. Армянская колония дает сегодня бал.

Дня три назад пришли три армянки <и> армянин, весело и шумно ворвались в номер, обязали со смехом и шутками посетить их празднество. В первые дни по приезде мы с женой много бродили по городу. Город не из маленьких: в нем триста тысяч жителей. Он весь разделен на кварталы. Они — квадраты. Заблудиться нельзя — все ясно сразу. Главная улица асфальтирована. Встречаются хорошие дома. Но много еще от провинции. Главным образом, это относится к домам и мостовым.

На улицах много хорошо одетых горожан, в особенности женщин. Но тут же и голь перекатная. Посетители, развлекающие меня, говорят все почти в один голос, что здесь чудесно поздней весной и летом. Они наперебой живописуют радостное очарование цветущей Бессарабии. «Какие у нас арбузы! — восклицают они, делая ударение — по-южному — на последнем слоге, — иногда два человека поднимают с трудом. Вот с этот стол встречаются!» — восхищенно захлебываются они, показывая на изрядных размеров овальный стол, стоящий в нашем номере.

«А персики? Вы любите персики? — спрашивают они, — так у нас встречаются персики в 1/2 фунта». Из их слов узнаю об изобилии абрикосов, кизиля, винограда. И все это невероятно дешево. ++. А многие вина и того дешевле, (А лей очень маленькая ценность: он равен двум эстонским сентам или меньше 3 латв<ийских> сант <имов>.) Вообще, здесь все крайне дешево: и продукты, и мануфактура. Но кризис дает себя чувствовать, к сожалению, и здесь, и каждый лей и здесь играет роль первостепенную. Как только начну выходить, надо основательнее ознакомиться с городом и его достопримечательностями: увидеть памятник Пушкину и домик, в котором он жил в свой бессарабский период.

1933 г. Март.

Воспоминания Игоря Северянина

“Пережив 28 марта 1934 года довольно сильное землетрясение <в Бухаресте>, дав вечер стихов при безвозмездном, дружеском участии неоднократно воспетой мною Л. Я. Липковской, жившей в тот год в столице Румынии со своим молодым мужем-датчанином Свэном, распростившись со всеми своими многочисленными друзьями, в том числе с Еленой Ивановной Арцыбашевой, вдовой писателя, и златокудрой красавицей-поэтессой и меценаткой Ольгой Мими-Вноровской, издавшей мой «Рояль Леандра», я на Страстной неделе вернулся в патриархальный, не по заслугам проклятый Пушкиным наивно-уютный Кишинев, к себе на «страду Бритиану», где мы с Ирис занимали прелестный особнячок в тенистом саду у одной моей радушной и верной почитательницы, на голову выше меня самого ростом, дородной и картинно-красивой, обладательницы драматического сопрано громадного, как и вся она, диапазона.

В Кишиневе уже весна была в полном разгаре, и золотое ананасное солнце заставило всех давным давно позабыть про пальто. Гуляя в вечерние часы по длинной, — до трех километров, — и широкой Александровской улице со своей неизменной спутницей, тоже местной поэтессой и кабаретной певицей, стройной и высокой брюнеткой с синим отливом в волосах, барышней-полькой, самозабвенно читавшей мне вслух во время наших бесконечных прогулок свои очень слабые, но и очень нежные стихи, вдохновляемый пламенной южной весной и близостью грациозной и изящно-жеманной Виктории, я вскоре окончательно позабыл свою бухарестскую генеральшу и наши прогулки с нею…

И по правде сказать, я был несколько раздосадован, когда однажды утром раздался звонок, и Ирис, открывшая дверь, сообщила мне, что меня желает видеть «та дама, ну как ее там… из Бухареста…» Я просил ее зайти к нам, но она от этого уклонилась и предложила мне пройтись с ней по улице, желая что-то сказать, ну, конечно же, что-то «нужное и важное». Я взял шляпу, мы вышли за ограду. И только тут я обратил внимание на одно странное обстоятельство: шагах в двух-трех за нами следовал какой-то солдат, который, как я потом припомнил, стоял у нас в саду около крыльца, пока я разговаривал со своей гостьей.

«Что это значит, — спросил я у нее, — и почему он неотступно идет за нами?» «Не правда ли, возмутительно? — заметила она. — Но тут, к сожалению, ничего не поделаешь: мой жених, зная, что я перед Бендерами заеду в Кишинев и, следовательно, увижусь с Вами, приставил ко мне этого телохранителя и велел не оставлять меня ни на минуту и всюду следовать за мной самого моего имения. Вот что делает глупая мужская ревность, — с непритворным вздохом закончила она. — И еще говорят о женском равноправии, эмансипации женщин!».

«По крайней мере, скажите ему, чтобы он шел на почтительном от нас отдалении», — посоветовал я, начиная уже раздражаться. Она сказала ему несколько слов по-румынски. Солдат осклабился и слегка отстал.

«Зайдемте в кафе Замфиреску», — предложил я, думая, что наш конвой останется у входа и не осмелится компрометировать нас в помещении. Мы зашли, присели к столику и заказали по большому бокалу вермута. И… можете представить мое изумление: солдатик вошел вместе с нами и остановился в двух шагах от нас — «встал на часы»!.. Мне оставалось только предложить и ему вина! Из элементарной учтивости. Но он, поблагодарив, покачал отрицательно головою. Публика недоуменно нас разглядывала. Вскоре, к моему большому облегчению, генеральша заторопилась на автобус, еще раз пригласив меня через день приехать к ней в гости. «Если Вы не приедете, Вы смертельно меня оскорбите, запомните это, о, мое божество!» И я… смертельно ее оскорбил — остался, конечно, в Кишиневе.

…Церковные колокола разудало-мощно и так взволнованно-благочестиво отзвонили жизнерадостную и полнотонно расцветшую Пасху. Мы с Викторией, рука об руку, быстро шли по Александровской. Экспансивная южная толпа, шумливая и смеющаяся, совершала свое праздничное гуляние.”

1934 год