Воспоминания о Кишинёве 1950-х гг.

Из воспоминаний о Кишинёве внука Анатолия Ефимовича Коварского, советского селекционера, агронома, генетика, ботаника, доктора сельскохозяйственных наук, профессора, академика Академии наук Молдавской ССР, заслуженного деятеля науки и техники Молдавии.

10 лет из советской жизни во дворе

В 1958 году родилась Лорочка, моя сестричка, и я поехал за ней и за мамой в роддом на проспект Молодежи, вместе с моим папой и дядей Валей, в большом автомобиле марки ЗИМ. Был месяц апрель, уже появлялись маленькие зеленые листочки и жизнь смотрелась прозрачно, как вид сквозь березовые веточки весной. Я нес Лорочку закутанную в зеленое шерстяное одеяло по двору на улице Михайловской (Комсомольской) 32, где напротив моих окон, росли большая шелковица и груша. Между этими деревьями стояли сараи, в которых держали дрова и уголь. Между сараями и домами, где жили соседи, были натянуты железные проволоки, на которых сушилось белье. Двор был большой, соседей было много. Все женщины называли друг друга «мадам». В конце лета они по очереди варили сливовое варенье в медном тазу на костре. Большой глубокий таз брали для этого дела у кого-то в соседнем дворе, а затем становились в очередь “мадам за мадам” и каждый день разжигали костер. У всех получалось черное сливовое варенье или, как его называла моя мама “джем”. Мадам Бухар, Мадам Оренштейн, Мадам Горленко. Но разница во вкусе между ними все же была. В Кишиневе работал первым секретарем ЦК КП Молдавии Леонид Ильич Брежнев. Отец мне говорил, что мой дед, Анатолий Ефимович Коварский, был его доверенным лицом. На стадионе готовили праздник по случаю возможного приезда Хрущева, проводили репетиции. В парке культуры и отдыха ЦПКиО висели большие портреты руководителей страны. Хрущев приезжал, а я ему махал рукой на углу улицы Киевской и Жуковского. Мой дед получал новые сорта кукурузы, награды, фотографировался с Иваном Ивановичем Бодюлым, а мой папа сидел и писал формулы по ночам, мама преподавала в техникуме, а я играл во дворе или лазил по крышам. Днем к отцу приходил Изя Чайковский, а потом Элик Синявский. Это были первые его ученики, которые потом стали его соавторами, докторами наук.

Другие ученики, тоже ставшие в последствии докторами наук, ходили к нему уже на другую квартиру, на улицу Академическую. Нюма Перельман, Женя Перлин, Илья Авербух, Саша Белоусов. Лаборатория физической кинетики состояла из сильных ребят. Моя мама вязала. Мама все время что-то вязала и шила. Это уже потом она все время что-то непрерывно писала, а тогда я помню, что она любила вязать, вышивать. Мама сидела перед печкой в первой комнате на диване и вязала, а папа сидел за этой же печкой, но в другой комнате и придумывал как решать всякие задачи. Отец с мамой часто обсуждали что-то по физике и математике. Иногда моя мама ему говорила: “вот дурак”, а папа злился и мамино вязанье забрасывалось на печку. Через полчаса папа признавал мамину правоту, извинялся, с печки доставалось вязание и все опять двигалось дальше: папа публиковал статьи, а мама преподавала. Моя бабушка и дедушка, с которыми мы жили в одной квартире, не вмешивалась, если были споры между родителями. Дедушка мне всегда помнится улыбающимся, добрым человеком. Когда моему папе дали квартиру на ул. Фрунзенской, то в эту квартиру почему-то переехали родители моей мамы. Через пару лет эту “новую” квартиру отремонтировали и обменяли на маленькую квартирку прямо напротив нашего двора с симметричным номером Комсомольская 23.. В молодости мамин отец проиграл в покер золотой портсигар, который ему подарил тесть на свадьбу. Поэтому, когда я начал играть в покер, он сильно не удивился, но говорил мне: “не блефуй”.

В 13 лет он мне подарил часы своего тестя, а потом лет через пять, подарил мне свой серебряный портсигар с папиросами, которые он уже не курил. Я играл в бридж, пока вся страна играла в «дурака». Играл в Питере, в Прибалтике, в Сантьяго де Чили. Выиграл ли я что-то? Мой дедушка хотел, чтобы у меня была жена еврейка. Но мне всегда нравились русские девочки. Я ему об этом говорил, и он мне улыбался. Он меня очень любил, а я любил его и бабушку.Многие люди из Кишинева начали уезжать в начале семидесятых. Мама с интересом прислушивалась ко всем разговорам об отъезде, но папа и слышать не хотел об Израиле. Уехал в Израиль его лучший школьный друг, врач Зорик Зисман, живший на улице Щусева рядом с Республиканским стадионом. Уехал в Израиль его друг Изя Гохберг, живший в доме напротив нас по улице Академической 6/1. Но мои родители не могли решиться. Мама не хотела ехать потому, что «там все мои бывшие студенты припеваючи живут, а я приеду туда нищая?». Папа не хотел ехать, т.к. по-моему, боялся своего отца, Анатолия Ефимовича, да и зачем нам было ехать, если все работали и были счастливы своим трудом. Я не хотел ехать потому, что мне всегда было везде одинаково хорошо, в том числе дома. Зачем ехать туда, где тебе будет хуже, чем дома? Наш двор начинался квартирой номер один дяди Коли Куликова. Он всех нас, ребятишек с улицы, кормил маленькими шоколадками. В молодости он был жокеем, а тогда когда я был маленьким, он преподавал в Университете геологию или минералогию. Большой кусок горного кварца желто-коричневого дымного цвета долго хранился у меня в доме, как память о нем.Напротив нас жила мадам Горленко. Тетя Клава. Ее муж, дядя Степа, Степан Яковлевич, был заведующим кафедрой физкультуры в Сельхозинституте. Его дочь, Людочка любила покрасоваться перед моими окнами, подметая веником порог своей входной двери. Ее старшие братья, Митька и Шурик, вместе с другими старшими детьми нашего двора: Изей Айзиным, Беллой Бухар, Риммочкой и Надюшей Харик имели отдельные интересы. За стеной нашей квартиры жила семья Харик. Риммочкина и Надюшина мама, тетя Рика, работала в поликлинике и брала анализы крови. Их бабушка, мадам Китис плохо слышала. Маленьким мальчиком я всегда целовал Надюшу, когда видел ее во дворе, бросался к ней на руки. Ее муж Сеня Каменкер, молодой талантливый врач кардиолог, приезжал к нам во двор на коричневом автомобиле Победа. На их свадьбу готовили фаршированную рыбу. Потом они уехали в Москву, а потом в Бостон. Риммочка со своим мужем Мишей Брацлавским живут в Израиле. Дядя Павлик Брик жил со своим отцом дядей Левой. В их квартире стоял особенный запах курева. Тетя Поля, жена дяди Павлика и мама моего друга Гены, играла на арфе в Молдавском государственном театре. Дядя Павлик приезжал в наш двор на своем мотоцикле ИЖ и по просьбе ребят нашего двора мог сделать ласточку на сиденье. Он иногда выносил аккордеон, садился на корточки и начинал играть. Дядя Павлик был добрым ко всем ребятам, показывал фокусы, что-то всегда мастерил. В седьмом или в восьмом классе он учил меня собирать радиоприемники. Тогда я научился паять, наматывать на ферриты проволку, впервые узнал, что такое транзисторы, конденсаторы, индуктивности. У дяди Павлика были золотые руки. На нем долгое время держалось направление электронной микроскопии в Сельскохозяйственном институте, а потом в Академии Наук. Сумасшедшая Роза Шпильковская, соседка, получившая право жить в одной комнате квартиры семьи Харик, сделала себе отдельный вход и кормила у себя на кухне бесчисленных кошек со всех окрестных дворов. Мы, дети, с удовольствием ее дурили. Я лазил по крышам через соседние дворы, по сараям. У меня жили кролики, морские свинки и каждую зиму жили в клетке два щегла, которых мне дарил мой дорогой, добрый дядя Валя на день моего рождения 3 ноября. О Валентине Анатольевиче Коварском есть отдельная страница на этом сайте. На дни рождения и на праздники к нам приходили в гости все мамины родственники и друзья моих родителей, дети, соседи. Каждый раз мама готовила вкусный торт, а я облизывал в кастрюле остатки крема. Мне моя жена, русская женщина, говорит на днях: “Режиссер фильма Goldman – тоже Goldman . В переводе означает “золотой человек”. Она у меня переводчик. Я ей отвечаю: “Гольдман он! Просто Гольдман. Может быть, даже из Кишинева. Алик Гольдман из Кишинева, с которым я познакомился благодаря маме, был полный и веселый человек, который жил на нашей улице Комсомольской, в трех сотнях шагов от нашего двора, чуть дальше пересечения улицы Комсомольской с улицей Пирогова. Он работал в Институте Химии Академии Наук. Моя мама договорилась через свою подругу, тетю Лору Москаленко о том, чтобы Алик меня подтянул по химии в 10 классе. Примерно один или два раза в неделю я ходил к нему домой, мы занимались, я писал квантовые числа для элементов таблицы Менделеева и вникал в органическую химию. Алик Гольдман в 1970 году дал мне пригласительный билет на финальную встречу команд КВН – Одесса -Баку, т.к. он писал тексты для команды Одессы. В результате, конечно, я болел за Одессу, но выиграла команда Баку. Видимо потому, что это было первое в стране хорошо подготовленное шоу, а не искрящийся юмором клуб веселых и находчивых. Помню, что я тогда обратил внимание на хорошо отрепетированную театрализованную программу бакинцев. Разочарованный я ехал вечером в метро, держа в руках канотье из черного картона. Алик Гольдман уехал в Израиль и умер там. Написал рассказы о Кишиневе, я их читал. Кто-то передал оттуда Гене Брику, а он мне дал почитать. Все эмигранты тоскуют по Родине. Многие нежно вспоминают любимый город, но возвращаться или сравнивать с тем, что было, не хотят, так как знают, что от этого любовь проходит, а ее всегда хотят сохранить.В 1968 году мои родители переехали на улицу Академическую, поближе к академикам.

Майский вечер в начале координат

Мы стояли с Генкой Лившиным на улице Синодиновской. Эту улицу переименовали в улицу «28 июня» и мы почти сразу привыкли к этому. Не знаю, как она сейчас называется. Нам было по четырнадцать с чем-то лет – время, когда в жизни все легко и только немного беспокоят экзамены, которые надо было сдавать на следующий день. Генку я знал давно, с детства. Вместе с ним мы ходили в двадцать восьмой детсад, но затем мы пошли учиться в разные школы, долго не виделись и снова подружились в шестом или седьмом классе, за год или за два до того вечера, когда стояли мы с ним тогда на углу улицы «28 июня» с улицей Ленина, возле здания городского исполнительного комитета, часов в 10 вечера, в мае 1968 года. Улица Ленина шумела за спиной редкими троллейбусами и совсем нас не интересовала. Стриженные, с побеленными стволами деревья едва доставали до проводов изогнутых уличных фонарей на высоких бетонных столбах. По отсутствию прохожих чувствовалось элитарность места. Слева темнело здание Банка с высокими окнами и подсвеченными скульптурами на крыше. Главный вход здания охраняли каменные львы, но такие же львы были не только спереди, но и сбоку, и сзади здания. За этим зданием слева, вдоль проезда, в глубине угадывалась длинная веранда ресторана. Сквозь решетку веранды, еще не густо обвитую зелеными листьями винограда, сочилась музыка и запахи мяса, табачного дыма, духов, негромко слышались пьяные разговоры под красное вино, песни, незлобный русский мат. Все это происходило одновременно и никому не мешало. Еще два здания слева обозначали направление улицы. Молчаливо и твердо стояло здание бывшего суда, откуда бежал в начале 20 века осужденный Котовский, выпрыгнув из окна второго этажа. Далее виднелся силуэт церкви, превращенной в хранилище кинопленки, а позднее в дегустационный зал. Справа одноэтажный город ложился спать. Мы не были чужими на этом празднике жизни. Самостоятельная жизнь начиналась завтра, а потом взрослая жизнь перенесла наши следующие встречи в Питер. Мы получили высшее образование по одной и той же специальности, но в разных вузах. Потом окончательно разъехались. У обоих случилась Америка: у него Северная, у меня Южная. Продолжения не было. Мне не очень интересно, как он там живет в Америке, но я помню, где у нас было начало координат. Вы думаете, в Кишиневе, раз мы стояли напротив Главпочтампта? Нулевой километр? Тогда почему я живу в Москве?

Е.Коварский
Москва,
21 мая 2009 г.