Воспоминания Ирины Кантакузиной о Кишиневе 30-х годов ХХ века

Ирина Львовна Кантакузина (1915-2007) — одна из представительниц древнего рода князей Кантакузиных. Почти вся жизнь Ирины Львовны прошла в Кишиневе: родившись в Киеве, она 12-летним ребенком, после ранней смерти родителей, переехала в Бессарабию, в семью старшей сестры. Училась в гимназии имени княгини Дадиани, потом — на агрофаке филиала Ясского университета (ставшим позже Кишиневским сельхозинститутом).

Ирина Львовна оставила большое количество записей о довоенном Кишиневе. «Как это свойственно старым людям, люблю город больше таким, каким он был раньше», – сказала она, передав в 2000 году довольно объемистую тетрадь в редакцию «Независимой Молдовы». Публикуем отрывки из ее воспоминаний.

Люди не умели жить без цветов

Кишинев – город моей юности, тихий, спокойный, весь в зелени, много цветов, чистый воздух.

Раннее утро. Первые звуки – цокот лошадиных копыт: ток, ток, ток. В магазины и лавки развозят товары на платформах, запряженных парой лошадей. Платформы идут бесшумно, так как недавно, по распоряжению примэрии, колеса с железными ободьями заменены на шарикоподшипниковые с резиновыми шинами. Видимо, так проявлялась забота о соблюдении тишины, когда часть жителей еще видела утренние сны.

В то время в городе было еще мало фабрик и заводов, и чистый воздух наполнял аромат сирени, акации, липы. Особенно много было акации. Это уж потом ее кто-то невзлюбил, и она попала в немилость.

Летом ароматы становились более сложными. Везде можно было увидеть простые, но такие милые цветы: метеолу, левкой, резеду, дущистый табак, душистый горошек, анютины глазки, львиный зев. Заборы, беседки украшали бархатистые вьюнки, коралловые цветы турецкой фасоли, декоративный виноград. Цветы во дворах выращивались не с целью продажи, но для души, для уюта. Люди не умели жить без цветов.

Как порядок наводили

Дворничихи регулярно убирали улицы. В их распоряжении были хорошие метлы, скребки, совки, тележки на высоких колесах. Зимой, когда выпадал снег, тут же появлялась простая, но удобная “техника” – деревянные угольники, куда впрягалась лошадь. Продвигаясь вперед, это устройство отбрасывало снег по обе стороны, часть его вывозилась за город, а оставшийся дворники укладывали пирамидками к стволам деревьев. Весной этот снег медленно таял, питая корни. За порядком и чистотой улиц и дворов следила городская полиция, причем весьма эффективно, штрафуя нерадивых домовладельцев.

Ночную охрану города несли отряды пешей и конной полиции. Город был хорошо освещен, на пересечении улиц горели электрические фонари. Кроме того, многие домовладельцы выставляли у своих подъездов собственное освещение. С наступлением темноты выходили на дежурство постовые сержанты – городовые. С помощью свистков они “переговаривались” с соседними стражами, в случае надобности звали друг друга на помощь для пресечения непорядка. По городу также разъезжали группами верховые полицейские на красивых, холеных лошадях. С нарушителями не церемонились. У всех были нагайки, гулявшие по спинам воришек и пьяниц.

Пожарные выезжали на лошадях

Лошадьми была также оснащена пожарная команда. Главный “штаб” располагался на Садовой, между улицами Пушкина и Гоголя. Рядом была существующая и поныне водонапорная башня (строил ее Бернардацци) со смотровым балконом, откуда дежурный круглосуточно наблюдал, нет ли где пожара. Выезд конной пожарной команды был очень красив. Мощные ухоженные, лоснящиеся лошади, пожарные в форме с широкими поясами в сверкающих медных касках. По сигналу ворота распахивались и пожарная команда мчалась тушить пожар, возвещая о себе звоном колокола. Позже конные команды были частично заменены автомобильными. Пожаров было много, и не всегда удавалось их быстро тушить из-за нехватки или отсутствия воды.

Бессарабские базары

Помимо Большого базара, расположенного вдоль Александровской (сейчас Штефана чел Маре), между улицами Армянской и Бендерской, еще были меньшие базары, среди которых знаменитый Ильинский, а также на улице Павловской, на Валя Дическу и другие.

Передний край Большого базара выходил непосредственно на Александровскую и представлял собой ряд мелких магазинчиков. А за ними шла бойкая торговля всевозможными продуктами – рыбой, птицей и т.д. Ильинский базар, расположенный в нижней части города, был всегда более дешевым, чем Большой базар. Там стояли в ряд десятки “каруц” с бочками, это крестьяне привозили на продажу собственное вино.

По утрам часто можно было видеть, как на рынок заезжают на извозчиках хозяйки со своими кухарками, чтобы закупить свежие продукты. Иногда с ними ехал и сам хозяин дома. Таких клиентов продавцы встречали с почетом, выкладывая перед ними лучшие товары.

Уличная торговля

Уличная торговля носила иной характер, чем в наше время. Ранним утром крестьяне из пригорода или ближних сел на повозках развозили молоко в бидонах. Некоторые несли небольшие фляги на коромыслах. Все они имели постоянных клиентов.

Немного позже раздавались призывные крики разносчиков, торговавших горячими бубликами, яуртом, овощами, копченой скумбрией, лимонами, апельсинами. Бубликами торговали мальчишки-подростки. У них была плоская корзина, которая держалась на ремне, перекинутом через шею, – на ней возвышалась целая гора душистых соблазнительных бубликов, посыпанных маком, пряностями, – на любой вкус.

Продуктами вразнос торговали в основном олтяне – жители одноименной провинции румынских Карпат.

Они звонко и протяжно кричали: “Lapte iaurtul, iaurgiu, zarzavat”. Свои небольшие плоские корзины они несли на коромыслах. Причем не шли, а бежали особым шагом, в такт колебаниям корзин, чуть приседая, как бы пританцовывая. Одеты они были очень чисто, в упрощенный народный костюм: летом – белые брюки и белая рубаха из домотканного полотна, черная шляпа с малыми полями и кожаные постолы, а зимой – брюки из белого сукна, suman – серая или коричневая куртка, обшитая черным шнуром, а также короткие вышитые кожушки и кушмы на головах. Чего только не было в их корзинах! Фарфоровые чашечки, наподобие пиал, с густым йогуртом, творог, сметана, брынза, ягоды, вишня, черешня, клубника, все очень свежее и раннее.

Все в Кишиневе знали старика еврея, обходившего за день полгорода. На согнутых руках он нес две корзины с ручками и через каждые две минуты выкрикивал: “Есть лимоны, есть лимоны, а вот апельсины!”. Когда вышел запрет говорить по-русски в общественных местах, он перешел на румынский, выкрикивая громко: “Аlamiie, portocale!” – и тихо по-русски “Есть лимоны, есть лимоны!”

Другой вид торговли – с повозок. Крестьяне привозили колотые дрова в небольших вязанках: “Lemne, avem lemne!”. А угольщики кричали: “Ухляу, ухляу”, и в покупателях не было недостатка – ведь в каждом доме были духовые утюги и, главное, самовары, для которых нужен был древесный уголь.

С приходом лета крестьяне в плетеных корзинах привозили фрукты. Для зимних заготовок так и закупали – корзинами. А арбузы и дыни – целыми повозками, их сразу сносили в погреба, имевшиеся при каждом доме. Иногда в погреба с зимы закладывали пиленый лед.

Часто на улицах раздавались блеяние овец и коз, птичий гомон, кричали индюки, раздувая красные бороды и сережки, гоготали гуси, крякали утки. Это пешим ходом гнали живой товар на базары. Из домов выходили хозяйки и хозяева и, опытным глазом приметив в стаде понравившееся животное или птицу, указывали на нее погонщикам. У тех был специальный крючок, которым животное быстро ловили за заднюю ногу. Хозяйки определяли, жирна ли курица, взяв ее за лапы вниз головой, и раздували перья, определяя жирность по цвету кожи. На базарах для скота были загоны, для птицы – решетки.

“Экстренный выпуск, экстренный выпуск!”

С утра, а затем во второй половине дня по улицам мчались мальчуганы, выкрикивая названия только что отпечатанных газет. Иногда это еще были и так называемые “экстренные телеграммы” – особые выпуски тех же газетных редакций, освещающие какое-либо сенсационное происшествие в стране или за рубежом. Такие экстренные выпуски моментально расхватывались.

Почти китайская церемония

Самовары были медные, начищенные, сверкающие, иногда серебряные. Каждый самовар стоял на подносе, а под краном – “полоскательница”. Поднос был обязателен, так как из поддувала иногда могли упасть на стол раскаленные угольки. Самовар, как короной, был увенчан конфоркой, иногда на нее ставили чайник с заваркой. Но чаще этот чайник стоял рядом на столе, покрытый специальным колпаком из мягкого материала, часто в виде курицы или петуха – чтобы заварка не остывала.

Кипящий сверкающий самовар придавал столовой какой-то особый уют. Через отверстие в крышке шла струйка пара, а главное – все время слышалась песенка. Это было не просто шипение от кипящей воды, а тихое журчание, сопровождавшее чаепитие.

Детям и дамам чай наливался в чашки, а мужчинам – в стаканы с подстаканниками. В серебряное или костяное кольцо вкладывались салфетки – у каждого члена семьи была своя, с вышитой монограммой, иногда с короной, если хозяин дома был титулован.

Налитые хозяйкой чашки с чаем передавались из рук в руки каждому, сидящему за столом, по старшинству, а если при чаепитии присутствовали посторонние взрослые – гостю в первую очередь.

Если кто-то просил вторую чашку чая, то ее передавали хозяйке, сидящей у самовара. Она ее ополаскивала, сливая воду в полоскательницу, и снова наполняла чаем.

По окончании чаепития с разрешения хозяйки дома все вставали, благодарили, мужчины подходили и целовали ей ручку, а дети целовали руку родителям.

Всерумынская выставка

Одно из самых первых моих впечатлений о городе связано с большой всерумынской выставкой, которая была организована в 1925 году. Выставка занимала большую территорию по ул.Садовой (Матеевича) и занимала здания бывшего Sfatul Tarii, Scoala normala на ул. Ренийской (Пирогова), а также большую часть парка, который сейчас носит название Valea Morilor.

Все было очень красиво оформлено. За зданием Sfatul Tarii построили каскад с лестницами по обе стороны и кустами роз, спускавшимися к самой воде. Со всех уездов Румынии привезли множество экспонатов. Очень широко было представлено сельское хозяйство. Везде – горы плодов и овощей, цветы, элитный скот, красивейшие куры разных пород, голуби, выращенные любителем – бароном Гейкингом. Многое можно было купить. Всевозможные развлечения и аттракционы усиливали ощущение праздника.

История одной женской гимназии

До окончательного переезда в Кишинев я жила в Комрате, где училась сначала в начальной школе, а потом в гимназии, тогда недавно организованной благодаря стараниям энтузиаста Максима Колибабы – сына священника, человека образованного и энергичного. В Комрате уже существовала мужская гимназия, и М.Колибаба решил во что бы то ни стало организовать женскую. Но где взять деньги?

В то время в Комрате жил богатый человек – Георгий Цанко-Кильчик. На главной улице ему принадлежали красивый особняк, а рядом – большой амбар для зерна. Это было добротное каменное сооружение. Его-то и присмотрел М.Колибаба. Поскольку денег на покупку здания у него не было, он пошел на хитрость и заключил с Г.Цанко-Кильчиком пари. Он заявил, что сам, вручную, за две недели выкосит на его 10-гектарном поле овес и уложит его в копны. Если он успешно выполнит эту работу, то получит 86 тысяч рублей, а нет – отдаст богачу свою личную усадьбу.

Он выиграл, закончив работу досрочно – за 11 дней. Вот так было получено здание для будущей женской гимназии. Надстроили второй этаж. Примэрия закупила все оборудование, и вскоре начались занятия. Я посещала эту гимназию целый год. Это дало мне возможность, уже в Кишиневе, продолжить учебу в гимназии княгини Дадиани.

Гимназисты и гимназисточки

В Кишиневе было много учебных заведений: различные профессиональные училища, гимназии. В начале в основном все они были частными, позже появились государственные. В последних преподавание велось в основном на румынском языке, а в частных – и на русском, французском, немецком.

Частные учебные заведения давали хорошее образование, но их дипломы не считались действительными. Для поступления в высшее учебное заведение требовалось легализовать такой диплом путем сдачи дополнительных экзаменов.

В мое время в городе работали женские государственные гимназии Principesa Dadiani, Regina Maria, Liceul Eparhial, а среди частных была известна гимназия Jeanne D”Arc. Мужскими были лицеи B.Hajdeu, М.Eminescu, А.Donici, а также Liceul comercial, Liceul real.

Учащихся обязывали носить форменную одежду – у каждого учебного заведения была своя. На рукав нашивался номер, присваемый при поступлении, и эмблема, на головном уборе красовалась кокарда. В женских гимназиях со временем ввели летнюю форму, в моей – это была синяя плессированная юбка (позже юбка-панталоны), кремовая блузка с синим галстуком и соломенная шляпка. После зимней, черного цвета, формы нам очень нравился этот наряд.

Существовало высшее духовное образование. А из светских высших учебных заведений был только агрономический факультет Ясского университета, переведенный в Кишинев в полном составе в 1934 году.

Катание на коньках

Каждой зимой в городе работало не менее трех катков, все – платные. Для детей заливали каток в городском саду, для взрослых – на ул. Ренийской, на так называемом циклодроме между улицами Пушкина и Гоголя. Другой каток был на Немецкой площади (стадион “Динамо”). Можно было взять коньки на прокат, перекусить в буфете, в гардеробе оставить пальто. Играла музыка, до позднего вечера каток освещался калильными лампами.

Ходили кататься на коньках и за город – на пруд Де Карьер (парк Роз) или на пруд Иванкова. Иногда кампаниями отправлялись за город в сторону Гидигича.

В то время река Бык широко разливалась по лугу. Когда вода замерзала, можно было кататься. Мы уходили за 2-3 км и, если дул попутный ветер, расстегивали пальто, разводили полы руками так, чтобы получился “парус” и мчались по направлению к городу быстро и легко, без всяких усилий. Конечно, лед мог треснуть, и тогда нога проваливалась в тину. Но это не смущало, при первой же возможности такая вылазка повторялась.

Состоятельная молодежь каталась по склонам на лыжах и даже на бобслеях, но это далеко не каждому было по карману. Другое дело – салазки, на них катались все. А детвора на Малой Малине умудрялась спускаться с холма даже на большой сковороде с ручкой, вынесенной из кухни тайком от матери.

На пляже

Со временем в городе начали появляться пляжи. В начале был обустроен пляж на пруде Иванкова, а затем, в конце 30-х годов бывший примар города Бивол соорудил за железной дорогой настоящий плавательный бассейн с пляжем – так называемый штранд.

Вода подавалась с большой глубины и все время менялась. Берега были засыпаны песком, оборудованы кабины-раздевалки, работал буфет. Весь Кишинев был там.

Особенно любила этот штранд молодежь. Но, случалось, и тонули, так как часть бассейна была глубокой. Помню один случай: студент-спортсмен Д.Иванцес заключил пари, что простоит час под сильной струей воды, которая постоянно била, снабжая бассейн. Он выиграл пари, но через несколько дней умер от сильнейшей ангины, вызванной переохлаждением.

Штранд Бивола сохранился до наших дней.

Балы милосердия

Во все времена люди понимали, что помимо государства кто-то еще обязан помогать тем, кто обделен судьбой, кому живется так тяжело, что порой и выжить невозможно. Государство занималось этими вопросами, но денег, как и в наше время, не хватало.

В больших объемах эту заботу брали на себя иногда временно, иногда постоянно обеспеченные жители города. Иные делали добрые дела по зову сердца, из религиозных побуждений, по доброте, а других обязывало их положение в обществе.

В городе были созданы благотворительные комитеты, которые возглавляли чаще всего деятельные, энергичные женщины: Гонота, Пеливан, Кенигшац и другие. Дамы-патронессы контролировали средства, следили за их использованием. Они привлекали к работе молодежь – студентов или гимназистов старших классов.

Для сбора средств устраивались благотворительные балы. В праздничные дни по улицам ходили молодые пары с кассами (“кружками”). Они предлагали прохожим красивые розетки, которые прикреплялись на лацканы или отвороты. За эти значки в кассу каждый отпускал, сколько мог и хотел. Комитет подводил итоги и распределял деньги в детские приюты, богадельни, а также среди частных нуждающихся лиц.

Состоятельные люди проявляли себя в благотворительности согласно своим душевным потребностям и материальному положению. Одни строили церкви – например, Чуфля, Рышкан. Другие организовывали богадельни, приюты, бесплатные столовые и даже ночлежки, где можно было найти на время кров и еду.

Офицер Ковальджи

Особую память о себе оставил некий блестящий офицер Ковальджи. Однажды, вернувшись домой поздно ночью, он нашел у порога замерзающую старушку. Взял ее в дом, отогрел, накормил, да так и оставил у себя. Почему это событие так резко повлияло на него – останется загадкой.

Но с той поры он вышел в отставку и зажил совсем другой жизнью. Его знакомые – бездетная пара – завещали ему свой дом неподалеку от Вознесенской церкви. Здесь он и основал богадельню для одиноких, никому не нужных старых женщин. К тому времени сам он стал священником. На своей повозке-одноконке он объезжал близлежащие села, и крестьяне жертвовали для его заведения муку, крупу, другие продукты.

Когда священник Ковальджи умер, за его гробом шли, ковыляя, поддерживая друг друга, сотни старых одиноких людей.

Другой священник по фамилии Гума основал около базара (там сейчас находится химчистка) столовую, где бесплатно кормил сотни бедняков.

При церкви Александра Невского (находилась на шоссе Хынчешть, ныне восстанавливается) была богадельня для женщин и мужчин. Здесь же нашли приют и несколько бывших офицеров Белой Армии, бежавших из России.

Дар Шаляпина

Много приютов создавалось для детей-сирот. Федор Иванович Шаляпин, приезжавший в Кишинев, однажды весь доход со своего концерта пожертвовал приюту для мальчиков, находившемуся на Буюканском спуске.

Иногда помощь оказывалась и неимущим студентам. Для них организовывали бесплатное питание.

В некоторых случаях комитеты проводили сбор средств по подписным листам. Для начала обращались к самым богатым и щедрым. Крупные суммы, проставленные ими, стимулировали остальных. Члены комитетов, а также студенты, хорошенькие студентки и гимназистки обходили дома и обычно успешно завершали свою миссию.

Забота о бедных

Многие врачи – доктора Деревенко, Квятковская, Лебедев лечили бедных людей бесплатно. В то время поликлиник не существовало, врачи занимались частной практикой по лицензиям.

В престольные праздники существовал обычай готовить еду и для бедных. На Пасху в большую плетеную корзину укладывали на белые полотенца куличи, крашеные яйца, котлеты или жаркое, другие яства. Кто-нибудь из взрослых, обязательно в сопровождении одного-двух детей, отправлялись в богадельню. Иногда несли с собой и кое-что из одежды.

Мы всегда ходили с этими подношениями в богадельню при Александро-Невском храме. Я думаю, что детей брали с собой для того, чтобы приучать их к доброте и любви к ближним.

Кишиневский транспорт

В Кишиневе главным видом транспорта был трамвай, и действовал он тогда четко, бесперебойно, хотя существовали и конные извозчики, а также небольшое количество такси, частные автомобили и экипажи. Курсировали и пригородные автобусы. Действовали четыре трамвайные линии: по Александровской — от Госпитальной до железнодорожного вокзала; по улице Пушкина; по Армянской, до центрального кладбища; по Николаевской (ныне Колумна) — от Скулянки до вокзала. Трамвайное хозяйство принадлежало бельгийской концепции, во главе его был директор Павел Францевич де Стерег. Он же являлся и бельгийским консулом. В Кишиневе в те времена были также французское, шведское, польское, немецкое и другие консульства. Семейство Павла де Стерег жило при трамвайном депо. Его русская жена славилась гостеприимством и любила организовывать щедрые приемы. Вице-директор Ван Езден был тоже бельгиец, но инженерный состав и специалисты набирались исключительно из местного населения. Этот вид транспорта действовал четко, бесперебойно, а кроме того, был экономичен и никакого урона природе и людям не наносил. Во время праздников, особенно на пасхальной неделе, когда все устремлялись на кладбище, к трамвайным вагонам присоединяли открытые платформы с сиденьями, так называемые «прицепки».

В городе было также много конного транспорта. Обычно предприниматели держали конюшни с лошадьми и всем необходимым, откупая право у примэрии. Хозяин обеспечивал извозчика формой с нагрудным номером. Люди расплачивались за проезд по договоренности, в зависимости от расстояния, длительности поездки и состояния дороги. Были в городе места, где грязь не просыхала и летом, туда извозчики либо отказывались везти, либо требовали больших денег.

В разных местах города для лошадей были устроены водопои (платные). На определенных улицах были стоянки для извозчиков, главная — на ул. Пушкина. От нечего делать свободные извозчики сочно переругивались, это был своего рода неподражаемый фольклор.

Летом использовались экипажи, фаэтоны с поднимающимся верхом для защиты от дождя, от солнца. В последние годы все экипажи были на колесах с резиновыми шинами, они не производили такого шума, как железные ободья. Каждый экипаж имел свой номер и два фонаря для ночных поездок. Летом извозчики были одеты в легкие синие армяки, фуражки и сапоги, зимой — в синие, стеганые на вате или шерсти армяки, кэчулы. Экипаж был рассчитан на троих пассажиров — заднее сидение для двух и откидное сидение для одного. Зимой полагалась теплая полость для ног. Одноконные упряжки были с дугой и колокольчиком. На глазах у лошадей были шоры, чтобы не пугались проезжавших автомобилей. Если летом извозчик не представлял собой ничего примечательного, то с первым снегом все преображалось. Выезд становился красивым. Легкие сани, иногда красиво расписанные, лошади, покрытые яркими сетками с бахромой и бубенчиками по краям… На таком извозчике хотелось прокатиться по городу даже без особой цели.

Легенда Костюженской больницы

Ездили целыми компаниями кататься за город, часто по Костюженскому шоссе, где было много уютных ресторанчиков. Неподалеку от теперешних Костюжен располагалось помещичье имение. К сожалению, я не запомнила фамилии его хозяина. Но мне известно, что у этого помещика были сыновья Костя и Женя. Они учились в Кишиневе, а каникулы проводили дома. Приближалось Рождество, и за детьми послали кучера с санной упряжкой. Легкие сани, красочно расписанные с бубенчиками по краям, с теплой полостью для ног мчались уже домой с детьми, но тут разыгралась вьюга. Путники сбились с дороги, неожиданно на них напала волчья стая, лошади обезумели, а глубокий снег не давал им возможности уйти от хищников. Никто не спасся. Когда о гибели детей узнали родители, мать сошла с ума и погибла. Отец в память о любимых жене и сыновьях построил больницу для душевнобольных. Он оборудовал ее по последнему слову медицины той поры и назвал «Костя. Женя». Со временем это название и превратилось в одно слово Костюжены.

Из книги «Мой Кишинев» (Москва-Кишинев, 2015), при подготовке которой использованы материалы сайта «Мой город Кишинев» oldchisinau.com.