Владимир Лорченков сегодня попытается привить нам любовь к мёду словесному, размышляя при этом о себе, мыслителях, Монтене и мухах.
Русские писатели всегда чуть больше, чем писатели. Они еще немного философы. Это одна из причин, по которым мне, кстати больше нравится переводная литература – я могу понять высокую мысль, но мне требуется, чтобы ее разъяснили, и подали ярко.
Потому что я не телепат и не хочу ошибиться.
Именно поэтому писатели Запада (хотя, разумеется, это очень условно – «писатели Запада», точнее скажем – не-русскоязычные писатели, по крайней мере большинство их) ближе мне. Они, я полагаю, больше внимания придают сюжету. Чуть-чуть, но больше. А сюжет – именно то, что придает тексту объемность и делает его картинкой. А когда человек лишен слуха (а я лишен слуха) ему нужна картинка.
Читая тексты, например, Стейнбека, я их вижу. Как кино. Что является свидетельством как мастерства Стейнбека, умеющего писать зрительно, выпукло, так и моего упрощенного восприятия – как текста, так и мира. Быть может, это моя проблема, но это и достоинство Стейнбека.
Но есть (был вернее, но какая разница, я же говорю не об этой никчемной оболочке, теле) в мире философ, которого интересно было читать даже такому ограниченному в этом (восприятие философии без развлекательной оболочки) плане человеку, как мне.
«Опыты» – одна из моих любимых книг. Надеюсь, вам (если кто не читал) тоже понравится. А кто читал – можно и перечитать, наверное. Монтень – тот автор, после прочтения которого я понял выражение «мед словесный».
Монтень мне еще нравится вот поэтому… Тут я, как всякий уважающий себя восточноевропейский интеллектуал, цитирую самого уважаемого мной человека на свете — самого себя, – вернее, свою книгу «Клуб бессмертных» :
«… Платон и Аристотель резко отделили род людской от всего окружающего мира. Именно эти два человека повинны в том, что вы, люди, перестали жить с природой в гармонии, и, следовательно, поссорились сами с собой. Философы вырвали вас из привычной среды обитания. Это было бы прекрасно, предложи они вам что-то взамен. Они этого не сделали. Единственным, кто понимал, в чем суть, – и я его искренне за это уважаю, – был Монтень. Но он и философом-то не был. В привычном для вас понимании этого слова, конечно. Он просто рассуждал о привычных, окружающих вас вещах и понятиях, глядя на них не предвзято. За это философы его презирают. Аристотель не может придти в себя с тех пор, как Монтеня подселили на гору небожителей. Платон был в ярости. Сократ посмеивался, но это вовсе ничего не означало. Сократ дурачок. Он посмеивается всегда, особо не вдаваясь, над чем смеется.
…Монтень спешил записать свою мысль на листе желтой бумаги. Это был его, Монтеня, единственный недостаток. Простой, неискушенный в рассуждениях, немногословный Монтень. Если бы он сделал еще один шаг.
Пойми Монтень, что и записывать ничего не нужно, он превзошел бы их всех. Спинозу и Декарта в том числе.
… Монтеню и в голову бы не пришло пытаться выяснить, сколько лапок у мухи, не взяв муху в руки – как это делал Аристотель.
Будьте покойны: уж он-то, Монтень, ее бы изловил, изучил, и, – что мне особенно нравится, – после отпустил.
А потом написал бы две небольшие главы «Опытов». Первая называлась бы «О вреде мух», вторая – «О пользе мух». В обоих главах Монтень был бы честен и не предвзят. Бог мой, ну, почему все люди не такие, как он?”
Хорош, да? Нет, я о Монтене.
Иллюстрации Juliano Lopes, Judy Garfin